Транзит
Будьте осторожны со своими желаниями –
они имеют свойство сбываться.
Михаил Булгаков «Мастер и Маргарита»
Под крыльями лайнера, идущего на посадку, проплывали городские пейзажи, заполненные игрушечными домиками с черепичными крышами. На высоком холме показалась гигантская мечеть с минаретами, словно застывшими на старте космическими кораблями, возможно, тот самый знаменитый константинопольский Собор Святой Софии, о котором читал в детстве и хотел увидеть, но внимание отвлекли два одиноких небоскреба, казавшиеся неуместными на фоне древнего города. Эти современные здания не вписывались в мое представление об архитектурном ансамбле бывшей столицы Византии. Зачем они здесь? Мысленное непринятие злосчастных высоток отозвалось мутной болью, зародившейся у левого виска и постепенно вытесняющей наслаждение от созерцания сказочной красоты. Давненько я не испытывал нападки мигрени, с чего бы это?
Часто летая на самолетах, я предпочитаю места у иллюминатора сразу за бизнес-классом. В первом ряду нет впереди сидящих, которые, откинув спинку своего кресла, сжимают твое и без того минимальное жизненное пространство. Это особенно важно при многочасовых перелетах, когда хочется поспать, вольготно вытянув ноги, или смотреть, ни о чем не думая, на проплывающие за иллюминатором виды. Но, как известно, у всякой медали есть оборотная сторона, эти места, где на передней стенке можно установить люльку, выбирают семьи с малыми детками, а при таких обстоятельствах все преимущества уходят на второй план. Заняв свое кресло, я с прискорбием обнаружил, что соседний ряд оккупировала молодая мамаша с двумя младенцами, которые дружно ревели, стараясь перекричать друг друга. А может, орущие детишки и не виноваты вовсе, а причиной головной боли стало общение с не в меру говорливой соседкой?
С далекой юности сохранились во мне романтические представления о судьбе, которая подбрасывает неожиданные встречи в долгих поездках. Случайные знакомства ни к чему не обязывают, и можно пообщаться всласть или послушать интересные истории, но в этот раз судьба ко мне не благоволила. Пожилая женщина, усевшаяся рядом, занесла в салон три пластиковых пакета, но не разместила их в багажном отсеке, а сгрудила перед собой. В череде безуспешных попыток заснуть я обратил внимание на манипуляции соседки, которая, перекладывая вещи из одного пакета в другой, тщательно обнюхивала каждую кофточку.
– Отдыхать летите? – спросил я.
– Нет, домой в Неаполь. Я пятнадцать лет назад к дочери с зятем перебралась, а в Кыргызстан прилетала на поминки дяди. По такому поводу родственники лошадь зарезали да пару баранов, целую неделю мясо ели, я уже отвыкла от жирной пищи и, кажется, мне вся бараниной провоняла. Вы не чувствуете запаха?
Я покачал головой.
– А вы из Бишкека или тоже в гости прилетали? – в свою очередь поинтересовалась она.
– К детям в Штаты направился отметить Рождество, отдохнуть и внуков потискать, – ответил я, надеясь, что соответствующий этикету разговор завершен и можно вздремнуть, наверстав упущенное, в связи с ночным вылетом. Но не тут-то было. Сам того не ведая, я приоткрыл ящик Пандоры.
– Не понимаю, как вы в этом Бишкеке живете? Грязь, пыль повсюду, дышать невозможно. Воздух пропитан гарью и выхлопными газами. Я как приехала, марлевую повязку надела, так почти ее и не снимала. Раньше Фрунзе считался самым зеленым городом в мире, а сейчас деревья все спилили, а на месте скверов настроили башни, которые развалятся при первом землетрясении.
Негативная информация полилась на меня бурным потоком. Соседка возмущалась автомобильными пробками на городских улицах и грубостью водителей, купивших права. Высказав все, что она думает о своей родине и ее обитателях, соседка принялась рассказывать о Неаполе. Я узнал, какие необразованные, неопрятные и ленивые итальянские женщины с весьма ограниченными интересами.
– Вы представляете, они даже не знают ничего про Россию, не говоря уже про Кыргызстан, политикой совсем не интересуются, по субботам сидят в парикмахерской, а по воскресеньям ходят наряженные, как елки, в церковь. В самом глухом ауле любой чабан более просвещен, чем эти наседки. Беседовать с ними совершенно не о чем. Вы еще работаете или уже на пенсии? – спросила она, втягивая меня в разговор. – К детям переезжать не собираетесь?
– В советское время работал в геологии, а потом, где придется, – не стал я вдаваться в подробности.
– А я работала в Академии наук, там такой серпентарий, все друг друга подсиживают и сожрать готовы.
Далее пошли детальные сведения с отрицательными характеристиками на ее бывших сослуживцев, среди которых встречались имена известных мне людей. Нелестная оценка досталась и безответственной родительнице, детки которой всю дорогу заглушали своим ором шум самолетных двигателей. Чего этой взбалмошной мамаше дома не сидится? Заодно соседка помянула недобрым словом распущенность и недостаток умственных способностей у всего современного молодого поколения с многочисленными примерами из жизни родных и знакомых.
Слушать пересуды про свой город и его обычаи, про козни местных ученых, с которым она когда-то имела тесные связи, не хотелось. Допускаю, что «иностранка» говорила правду, намеренно сгущая краски. Во мне нарастала антипатия к снобизму и чванливости соседки, но я старался удержаться от возражений, поскольку спор с ней считал бесполезным. Зачем ей перечить или приводить в пример своих детей, с нуля сделавших успешную карьеру в Америке? Она просто этого не поймет. Неужели в ее жизни не нашлось светлых моментов, чтобы ими поделиться, или она специально, как вампир, высасывала мои радужные ожидания встречи с внуками, замещая их черными мыслями об отвратной бесперспективности нашего бытия? Неприятные ощущения от обывательского брюзжания вызывали протест и, вероятнее всего, стали причиной появления спазма.
Отправляя меня в дорогу, жена предусмотрительно положила таблетки от головной боли, и сейчас они лежали в кармане куртки, которая покоилась на самом низу багажной полки. Чтобы достать их, предстояло каким-то образом перебраться через пирамиду вещей, сложенных у ног говорливой соседки, и снять с полки большую часть чужой ручной клади, ситуация осложнялась тем, что на панели давно горело табло «пристегните ремни». Я решил дождаться посадки, претерпевая боль. У моего недуга есть странный побочный эффект. В мозгу начинает крутиться строчка какой-нибудь песни, монотонно повторяющейся раз за разом. Этот неуправляемый процесс невозможно остановить, попытка выбить клин клином и начать прокручивать в голове слова других песен редко приводят к успеху. Навязчивый мотив застревает в сознании, хочется поскорее прервать звучащую в мозгу мелодию, отвлечься, но бороться с вызывающими раздражение повторами бесполезно. Угораздило меня за день до полета послушать проникновенный голос Елены Камбуровой, и вот теперь в голове из небытия возникли и закрутились в голове две строчки из романса Булата Окуджавы:
Короток путь от весны до погоста,
Дождик осенний, поплачь обо мне.
Самолет остановился на дальней стоянке, и пассажиры, поднявшись со своих мест, долго ждали автобуса, а потом неторопливый выход VIP-персон из бизнес-класса. Минуты тянулись, как вечность, зажатый у иллюминатора, я не мог добраться до спасительных таблеток, чувствуя головокружение и тошноту, грозящими неприятными последствиями. В автобусе, достав медикаменты, я сунул в пересохший рот таблетку, безуспешно пытаясь ее проглотить. Для выхода в зал ожиданий предстояла еще одна длительная процедура, когда транзитники нескольких рейсов проходят повторный осмотр ручной клади с раздеванием и переобуванием. Как протекал этот процесс, припоминаю с трудом, способность соображать стала возвращаться, когда в туалете я зажевал очередную партию таблеток, запив их теплой водой из-под крана.
Посадку на Сан-Франциско еще не объявляли. Заняв свободное место в зале ожидания, я с ужасом представил, что такое кошмарное состояние предстоит переживать еще тринадцать часов в полете. Лоб покрыла испарина, да и сам я неожиданно вспотел, хотя давно снял куртку и свитер. Некстати вспомнилось предсказание цыганки, услышанное еще в студенческие годы, что умру я вдали от родины, в одиночестве, и никто ко мне не подойдет. Это случилось сразу после свадьбы. Как молодому специалисту, мне предстояло с женой отбыть из студенческого Томска по месту распределения на Дальний Восток. Радостные предчувствия начала самостоятельной жизни окрыляли, и дальняя дорога представлялась своеобразным свадебным турне. В небольшом скверике рядом с авиакассой, куда я отправился за билетами, меня окликнула симпатичная цыганка лет семнадцати.
– Эй, любезный, не найдется две копейки, маме позвонить, чтобы она не волновалась, – девушка ослепляла свой красотой и молодостью. Черные волнистые волосы окаймляли кукольное личико, и глубокий узкий вырез цветного платья притягивал взгляд.
Я остановился и, пошарив по карманам, протянул девушке двушку.
Она, игриво проведя пальчиком по моей руке, спросила: – Хочешь, погадаю? Денег мне не надо, я тебе просто так судьбу предскажу, покажи ладонь.
Я доверчиво протянул ей руку.
– Сними кольцо, положи его под зеркальце.
И снова я беспрекословно поддался на уловку юной чаровницы, положил обручальное кольцо на ее раскрытую ладошку.
– Проживешь ты счастливую жизнь, станешь большим человеком, и я четко вижу, будет у тебя двое детей, девочка и мальчик, – защебетала прелестница, водя пальчиком по моей раскрытой ладони.
Ворожеям я не верил, поскольку сам этим занимался. Еще в школьные годы пожилая соседка-цыганка научила меня раскладывать карты, объяснив значение каждой масти и различные варианты их сочетаний. В студенческом общежитии я пользовался большой популярностью предсказателя у девчат, когда, подражая цыганскому говору, придумывал по ходу, какая сердечность томит мою сокурсницу и какой неожиданный удар ждет ее в казенном доме. Так что непрофессиональное лопотание юной предсказательницы слушал невнимательно, любуясь на ее сосредоточенное личико.
Неожиданно сзади подошла вторая цыганка постарше, на последнем месяце беременности. Девушка передала ей кольцо с зеркальцем и быстро удалилась. Дальнейшее гадание потеряло для меня всякий интерес, я начал осознавать, что купился на красивую приманку, и потому крепко взял гадалку за руку, в которой она зажала золотое кольцо:
– Отдай, а то милицию позову!
– Завтра, где бы ты ни оказался, ровно в это же время кольцо снова появится на твоем пальце, – внушала мне цыганка, пытаясь закончить сеанс.
Пройдя в институте курс основ материализма, я не верил в чудеса, и потому не разжимал руки. Дополнительные предсказания более опытной гадалки сулили мне в скором времени потерять способность к детопроизводству, спиться в расцвете лет и загнуться в одиночестве в чужеземном краю.
– Что ты меня лапаешь, я сейчас мужа крикну, узнаешь, как приставать к женщине на сносях, – шипела ворожея, пытаясь освободиться.
– А вот и милиция, – радостно воскликнул я, краем глаза увидав блюстителя порядка, направляющегося к нам.
– На, подавись, – шепнула цыганка, разжав ладонь. Я схватил свое кольцо, и мы рванули в разные стороны от приближающегося милиционера.
«Умереть в одиночестве на чужбине» – как-то неожиданно пророчество приняло реальные очертания. Никто ведь не знает заранее, когда это произойдет и отчего зависит отведенный нам срок: от правильного образа жизни или все-таки от генетики? Тогда плохи мои дела! Отец и дед не были долгожителями, а старший брат Николай в моем возрасте уже покинул этот свет. Сельский водитель, опора родителей, он всю жизнь крутил баранку, работая в совхозном гараже. Разница в возрасте у нас восемнадцать лет, неужели пришел и мой черед? «Дождик осенний, поплачь обо мне…» –продолжало крутиться в голове. Воспоминания о брате перенесли меня в далекое детство в сибирской деревне. Славное, безмятежное время, и самые неожиданные открытия и яркие впечатления связаны с Николаем, бравшим меня кататься на своем грузовике. Николай любил анекдоты, знал их массу и всегда рассказывал, когда, согласно деревенской традиции, приходил по субботам к родителям в баню. По такому поводу собиралась вся многочисленная родня, после баньки обязательно скручивали головку «Московской особой» и наступал звездный час для брата:
– Кому на Руси жить хорошо? Доярке Нюрке, Гагарину Юрке, Герману Титову, Никите Хрущеву да Леониду Брежневу, а для остальных все по-прежнему. – А вот еще один. Почему Никита решил свиней разводить? Потому что они всегда голосуют за Хрущева. Хру-хрю – Хрущев, значит, – и сам же первым заливался смехом над своей шуткой.
Отцу эти байки страшно не нравились:
– Посадят тебя, Коля, за твой длинный язык и дурную башку.
Мне становилось жалко своего веселого брата, и непонятно, как за смешные истории могут забрать в тюрьму, где сидят воры и убийцы.
К счастью, репрессии нашего семейства не коснулись. Смекнув крестьянским умом, что у новой власти богатые и предприимчивые не в чести, дед еще до коллективизации оставил свой добротный двор с амбарами, конюшней и сараями и, перебравшись в небольшую избушку, занялся на дому мелким ремонтом крестьянского инвентаря. Отец, следуя советам деда не выставляться без надобности, отказался поступать на курсы младшего командного состава, сославшись на слабую грамотность. Рядовым, пройдя военное лихолетье с первых месяцев до японской капитуляции, дважды тяжело раненый и контуженный, памятуя, что смерть может настигнуть в любой момент, он впитал на генетическом уровне азы выживания и часто их повторял:
– Не болтай лишнего и не высовывайся.
Верный заветам родителей, я и не высовывался, тихой серой мышкой сидя на последней парте. Корь, которой я переболел в третьем классе, вызвала глубокую близорукость, я перестал видеть, что пишет учительница на школьной доске, но стеснялся кому-либо открыться. Когда причину моей неуспеваемости обнаружили, отца сильно расстроили не столько последствия болезни, сколько непредвиденные расходы. К окулисту пришлось ехать в город, а потом еще разыскивать по аптекам дефицитные по тем временам оправу и линзы. Чувство вины, что я стал причиной непомерных трат, укоренилось в душе. Носить очки стало еще большим испытанием, чувство неполноценности отравляло все мое существование. В пионерском лагере, когда сверстники резвились сами по себе или участвовали в спортивных состязаниях, я прятался в библиотеке с книгами. Помню, как самоустранился от соревнований по прыжкам в длину, а отстаивать честь отряда вызвался доходяга Володя Лужников. Прыгнул он слабо, заняв последнее место. Когда соревнования закончились и яма освободилась, я тоже решил испытать себя и превысил рекордный результат. Мой прыжок засекла вожатая и долго потом стыдила за нерешительность. Неуверенность в себе поддерживали и культивировали мои одноклассники, громко сетуя на уроках физкультуры, если я оказывался в их команде по футболу, волейболу или баскетболу, поскольку я снимал очки, опасаясь их разбить, а без них замечал мяч слишком поздно.
Не имея друзей, я развлекался чтением русской классики и мечтаниями. О, эти сладостные мальчишечьи грезы о светлом будущем с прекрасной и веселой спутницей жизни. Будучи абитуриентом, я увидел в Томском краеведческом музее старинный портрет девицы в полый рост, и год бегал к ней на свидания. Лаконичная табличка сообщала – картина первой половины XIX века, неизвестного художника. Школьная программа по литературе формировала представление о противоположном поле как созданиях возвышенных, романтичных и загадочных. И модель на старинном полотне, являясь воплощением всех этих качеств, завораживала меня своей тайной. Кто она? Красавица, молча, смотрела на меня сверху вниз, перебирая тонкими прозрачными пальчиками веер из перьев экзотических птиц. Но порой казалось, что на безучастном личике, обрамленном каскадом локонов, пробегал свет улыбки. Стоять подолгу рядом с предметом своей страсти, задрав голову, было неудобно, к тому же вскоре смотрительницы стали узнавать меня и становились рядом, от чего близость с незнакомкой теряла свою прелесть. Разминувшись с объектом свой влюбленности на полтора столетия, я безуспешно пытался узнать судьбу незнакомки. План представлялся мне простым, как три копейки – отыскать семейство, у которого реквизировали фамильное полотно, проследить до наших дней разветвлённое древо его родословной, найти и познакомиться с подходящей по возрасту пра-пра-правнучкой моего предмета воздыхания. Я посиживал в городской библиотеке долгие зимние вечера, листая старые журналы, в надежде найти упоминание о художнике, нарисовавшим великолепный портрет дочери купца или крупного золотопромышленника. На старших курсах меня стали больше интересовать современницы, но и о своей первой любви я не забывал, хотя приходил к ней реже, и почему-то расстроился, когда картину перенесли в зал зарубежной живописи, а на обновленной табличке поместили фамилию неизвестного мне французского художника. Выходит, прекрасная незнакомка морочила мне голову, идеал русской красоты оказался ветреной француженкой.
В институте к комплексу физической ущербности добавилось осознание материальной несостоятельности. Отец на момент моего поступления ушел на пенсию, а мама, занятая домашним хозяйством и воспитанием шестерых детей, пособие не получала. Стипендия как единственный источник существования диктовала прилежание в учебном процессе и не позволяла расслабиться, оставляя житейские соблазны до лучших времен. В это время у меня – а может это болезнь целого поколения – появился комплекс ожидания. Благо обещанный коммунизм маячил не за горами. Вот тогда будет все: интересная работа с достойной зарплатой, а вместе с ней и исполнение всех житейских планов. Надежды на лучшие времена и отчужденность от происходящих вокруг событий сопровождали студенческие годы. На третьем курсе к нам приезжал представитель нефтеразведочной экспедиции, агитируя перейти на специализацию по бурению глубоких скважин. Согласившимся автоматически добавлялся червонец к стипендии, но взамен требовалось подписать договор и по окончании института отработать на Ямале два года. Деньги мне ой как были нужны, но пугала перспектива всю жизнь провести в болотах, а главное – связать себя какими-то обязательствами. Из нашей группы на нефтянку перешел лишь шустрый и недалекий Витька Белоногов. Позднее те же романтические представления о геологии как о возможности путешествовать по необъятным советским просторам повлияли на выбор при распределении дальневосточной разведочной партии стройматериалов. Хотя пользующийся авторитетом Александр Новоселов, комсорг группы буровиков, просвещал меня, что нужно устраиваться в солидную организацию. Сам он отправился в геологическую экспедицию по разведке алмазов.
Вроде совсем недавно, впервые за сорок лет, летал в Томск на встречу с однокурсниками. Так уж вышло, что после всесоюзного распределения и частой смены адресов я растерял своих друзей и узнавал об их судьбе через третьи руки. И вот они, ставшие такими близкими и родными за пять лет проживания в одной комнате студенческого общежития, собрались снова. Потоком лились воспоминания из ненадолго вернувшейся молодости, будто не расставались вовсе. А потом стали приходить печальные известия.
Первым ушел лучший друг Юра Каширин, директор геологоразведочного треста, или просто Юрчик – заводной сангвиник, самый разгильдяистый в группе буровиков, напомнивший мне о судьбоносном эпизоде, который как-то выветрился из памяти.
Преддипломную практику нам предстояло проходить в краевом геологическом управлении Красноярска, где жили родители Юрчика. Он предложил на несколько дней остановиться у них, прежде чем нас направят по поисково-разведочным партиям и настойчиво советовал взять с собой девушку, с которой я недавно познакомился:
– Захвати свою подругу, покажем ей город, сводим в заповедник «Столбы», прокатимся на Красноярскую ГЭС.
– Не сможет она, у нее защита диплома на носу, да и неудобно, – испугался я таких решительных действий.
– А ты попытайся, может, получится, – настаивал Юрчик.
Староста нашей студенческой группы, бабник и донжуан, назвал как-то меня дефективным. Где-то в душе я с ним соглашался: длинноносый очкарик, с щелью для принятия пищи вместо губ, а главное – нищий, как я могу понравиться девушкам, и потому влюблялся в писаных прелестниц на расстоянии и тихонько страдал, встречая их с другими. Очередная симпатия входила в их число, и свои шансы на успех я оценивал невысоко, но, на удивление, поехать с нами она согласилась. Это была незабываемая поездка, шумная и веселая. Экономя на такси, мы прошли от железнодорожного вокзала пешком по ночному городу, хохотали всю дорогу и лишь ранним утром добрались до элитной многоэтажки. Юрчик попросил меня немного отстать, а прямо на пороге ляпнул своей маме, открывшей дверь:
– Знакомьтесь, моя невеста.
Дверь закрылась, и я остался один на темной площадке. Из квартиры доносилась какая-то суета, видимо, поздравления, и тут пришло осознание – меня опередили. Юрчик всегда заглядывался на мою девушку. Каков гусь, так ловко все подстроил. Он привел невесту знакомить с родителями, а я тут с какого бока? Ком подступил к горлу, до чего обидно, лучший друг, и так низко поступил. Она тоже хороша, ни словом не обмолвилась, хотя всегда повторяла: «Твой друг такой забавный».
Когда меня наконец впустили, стала ясна причина затянувшейся паузы. От неожиданного известия мама, ойкнув, тихонько свалилась в обморок. Пока родительницу приводили в чувства, оправдываясь, что это розыгрыш, про меня не сразу вспомнили. А когда все же предъявили, вот, мол, жених, голос мой дрожал и не мог произнести что-либо вразумительное.
До пятого курса я и не догадывался, что этот непутевый сын – отпрыск интеллигентной семьи. Папа – полковник, а мама – актриса драматического театра. Впервые я увидел шикарную квартиру: стены, завешенные старинными картинами, фарфоровые статуэтки и хрусталь в серванте. А что, если красавица в самом деле остановит свой выбор на состоятельном друге или увлечется кем-то другим? Надо спешить! И уже на следующий день, когда мы взобрались на вершину красноярского столба я попросил ее стать моей женой. Сомневаюсь, что решился бы на такое, если бы ни Юрчик.
Ранее до меня доходили сведения, что однокурсник Сашка Новоселов стал мэром якутского города Мирный, а Витька Белоногов вообще заделался олигархом, но вслед за Юрчиком не стало и его, а за неделю перед моим отлетом на электронной почте появилось короткое сообщение: «Саши больше нет. Инсульт». Видимо подошла и моя очередь. «Короток путь от весны до погоста», – звучал в голове назойливый мотив.
Зал ожиданий заполонили паломники в белых простынях и сандалиями на босу ногу, в основном мужчины пожилого возраста, словно вышедшие на свежий воздух после парной. Посетив Мекку и очистившись от земных грехов, они могут спокойно умирать, где-то я слышал, что смерть во время хаджа делает мусульманина святым, а мне это не светит, если я протяну ноги в этом перелете. Сколько непредвиденных беспокойств доставлю жене и детям! Сразу представилось, что лежу я на лавочке, а вокруг пробегают тысячи пассажиров, спешащие на свой рейс, не замечая уснувшего навеки. А потом, через день-другой, уборщик мусора случайно прикоснется к застывшему в неудобной позе холодному трупу…
Бывалые люди говорят, перед смертью вся жизнь проходит перед глазами, видимо, неспроста на меня нахлынули воспоминания. Если так заведено, не будем нарушать традиций. Пора подводить итоги. «Зачем я жил? Для какой цели я родился?» – всплыл в памяти заученный в школе отрывок из дневника Печорина, перебивая звучавшие в голове строки романса. Вдоволь хлебнув романтики в геологоразведочных экспедициях Дальнего Востока и Камчатки, перебрался в Киргизию, где занимал суетную должность начальника буровой партии в институте инженерных изысканий. Денег платили мало, но их хватало, жена-красавица, детки-умницы, чего еще надо? Может так спокойно и незаметно прожил бы до пенсии, но с распадом Советского Союза и началом жесткой инфляции, съевшей все наши сбережения, я потерял работу, именно тогда мне и задали вопрос: кто ты такой?
Та автоавария произошла на моих глазах. Загорелся зеленый цвет, и я шагнул на проезжую часть, вдруг заметив, что на приличной скорости перекресток пытается проскочить черная «Волга». Пришлось отступить назад, а автомобиль, не снижая скорости, врезался в начавшее движение такси. Дальнейшие события разворачивались по установившемуся сценарию, вместо извинений водитель бросился на таксиста с кулаками.
– Куда выперся на желтый цвет? Пострадавшая от столкновения пассажирка «Волги» в дорогой шубе вытирала платком разбитое лицо и тоже присоединилась к нападкам на бедного таксиста:
– Надо вызвать ГАИ, я подтвержу, что это он нарушил правила.
Молодой человек опешил от такой наглости и робко пытался оправдаться. Мне стало его жаль, и я, вопреки заветам родителей, выставился:
– Не переживай, буду свидетелем, что виноват водитель ГАЗ-24, он и меня чуть не сбил, когда я собирался переходить дорогу на зеленый цвет.
– А ты не суйся не в свое дело, – набросилась на меня женщина, – проваливай подобру-поздорову, видали мы таких правдолюбов.
Милиция приехала быстро, сняв с меня свидетельства под протокол. Но самое неприятное случилось через пару дней, когда меня вызвал директор, сообщив, что ему позвонили «сверху» и настойчиво попросили, чтобы я переписал показания. Я заупрямился.
– Ты кто такой? Она депутат городского совета. А ты кто такой? Кого ты из себя возомнил? – горячился директор. Вот так я узнал оценку своей почти двадцатилетней работы в институте.
Признаться, до того момента, когда я стал простым безработным, мысль, кто я такой, меня не посещала, более того, я собой гордился. Еще бы, имею высшее образование, небольшой, но начальник. Для пацана из сибирского поселка пределом мечтаний было пожить в городе в благоустроенной квартире, где не надо бегать за водой в колодец на соседнюю улицу, нет необходимости заготавливать на зиму дрова, а по утрам не нужно пробивать траншею в сугробе до туалета. А потом начались ожидания лучшей жизни, откладывания всего на потом. Вот выучусь, стану работать, стараться из-за всех сил, и меня заметят, оценят, продвинут. Тогда-то и закипит настоящая интересная жизнь. Надо признаться, как я был наивным деревенским мальчишкой, так и оставался деревенщиной, а ведь мог сделать карьеру, как однокурсники. Не захотел или поленился, или не хватило способностей или уверенности в себе и решимости. Тихо, в постоянной суете и заботах, без взлетов и падений, без страстей с маленькими радостями в роли стороннего наблюдателя созерцал проходящую мимо жизнь.
До посадки на Сан-Франциско осталось два часа, на табло появился номер гейта. А что, если бдительные американцы, которые, не доверяя турецким секьюрити, сами проводят регистрацию пассажиров, обратят внимание на мой болезненный вид и не допустят на посадку? Усилием воли я поднялся и осторожно, не делая лишних движений, чтобы ненароком не свалиться, отправился в туалет. Тяжелая голова напоминала сосуд, наполненный жидкостью, который надо переносить очень осторожно, чтобы не расплескать содержимое. Умывшись холодной водой и стерев покрывшую лоб испарину, сразу почувствовал некоторое облегчение, голова перестала кружиться, а боль немного ослабла.
Если полчаса назад я покрывался потом, то вдруг стал мерзнуть, пришлось снова надевать свитер и теплую куртку, хотя передо мной дефилировали девушки со всех континентов в открытых маечках.
Ее появление сложно было не заметить. По телевизору и в журналах постоянно мелькают многочисленные фото красавиц и супермоделей, но они не производили на меня особого впечатления, не вызывая никаких эмоций. Здесь же взыграли все чувства ушедшей молодости. Нечто, заложенное в мужской особи, сладостной истомой сдавило сердечную мышцу, оценив по достоинству рельефную фигуру женщины, достигшей к тридцати пяти годам своего расцвета. Привлекала взгляд даже не гордая величественная осанка, а исходящее от длинноволосой блондинки ощущение собственной неотразимости. Одухотворенное интеллектуальное лицо напоминало образ Нефертити, но не тот алебастровый раскрашенный бюст, а другой, менее публикуемый, высеченный из гранита, где мастерски выделены очертания губ. С классическим ростом под метр восемьдесят, в облегающих джинсах и короткой белом топе с полуоткрытой высокой грудью и плоским животом под струящейся бахромой, супермодель села напротив, достала белоснежные наушники и, наткнувшись на мой взгляд, слегка улыбнулась.
Мысли о неминуемой смерти в аэропорту удалились на задний план, а в памяти ярко вспыхнули давно забытые юношеские душевные томления. После женитьбы грезы о красавицах ушли в небытие, хотя, отправляясь в Томск на встречу с однокурсниками, я планировал посетить музей и еще раз, ощутить буйство чувств, вызываемых незнакомкой, но не сложилось. Вот и эта супермодель, сидящая напротив, – несбыточная мечта, такая же, недосягаемая как девушка на старинном полотне, упорхнет, растает, как сон, и больше мы никогда не пересечемся. Интересно, если бы мне снова стало тридцать, мог бы я познакомиться с такой богиней? Вряд ли, я бы, как всегда, струсил. Ведь главное – не тупо грезить, но и осуществлять свои желания, правда, все, о чем я мечтал сбылось, вот только цели ставились скромные.
Мое место у иллюминатора занял пожилой араб в белой одежде. На показанный ему посадочный талон он не отреагировал и остался сидеть, лишь кивнув на соседнее кресло. Если бы я стал настаивать, всего дальнейшего могло и не произойти. Я занял его место в центре, а через несколько минут рядом остановилась блондинка из зала ожидания.
– Хай, – поздоровалась она.
–Guten Таg, – случайно вылетело у меня приветствие, засевшее со школьной скамьи.
–Sprechen Sie Deutsch? Sie sindaus Deutschland? – спросила она.
– No, I'm from Kyrgyzstan,, – выдал я заученную фразу.
– А почему на иностранном, в Киргизии, что, уже по-русски не говорят? – девушка широко улыбнулась.
– О! – обрадовался я еще больше приятному соседству. – Так вы русская?
– Не совсем, я из Белоруссии.
– Вы тоже летите этим самолетом? – сморозил я очередную глупость, имея в виду неожиданное совпадение, – супермодель, на которую я обратил внимание, села со мной рядом.
– Нет, – рассмеялась она, приняв мой вопрос за банальную шутку незадачливого ловеласа. – Мне совершенно в другую сторону, но, заметив, как вы смотрели на меня в зале ожидания, решила вас немного проводить.
– Извините, я действительно любовался вами, вспоминая юношеские представления о прекрасных дамах. С такими потрясающими внешними данными вы, наверное, актриса?
– Ошибаетесь, я художник. У дальней родственницы в Кармеле собственная картинная галерея, там она и устраивает выставку моих работ. А вы зачем летите в Америку? Дайте угадаю, в гости к внукам?
Свободное раскованное общение создавало ощущение, что знакомы мы давно и собеседнице очень интересно, что же со мной произошло за последние годы, пока мы не виделись.
– Совершенно верно, дочь с зятем пригласили на курорт в Тахо покататься на лыжах. Кстати, я отдыхал в Кармеле, там отличный пляж и десятки картинных галерей, его еще называют городом художников и поэтов. Вы в первый раз летите в Штаты?
– Уже приходилось, но в составе делегации, нас неделю водили по музеям и выставкам. А вы любите живопись? Кстати, меня Светлана зовут, а ваше имя, отчество, кто вы по профессии?
Я представился:
– Живопись я люблю, но, к сожалению, слабо в ней разбираюсь. В студенчестве я часами простаивал возле старинного портрета кисти какого-то француза Кура. Огромное полотно почти от пола до потолка, а на нем девушка с веером лет семнадцати. Всю жизнь я пытался узнать имя и судьбу этой модели.
– Полагаю, это картина Джозефа Кура, известного портретиста, которого еще сравнивают по мастерству с Карлом Брюлловым. В художественном училище я писала реферат по европейской живописи ХIХ века. А потом в Эрмитаже любовалась его работой. А где вы видели его картину?
– В Томском краеведческом музее. Черты лица я не помню, из-за близорукости они представлялись мне слегка размытыми, но от того не менее прекрасными. Кстати, в зале ожиданий мне вдруг пришла в голову мысль, что вы на нее очень похожи. В вашей родословной не сохранились упоминания о портрете, какой-нибудь пра-пра бабушки? – мне вдруг захотелось услышать положительный ответ, раскрывший загадку, терзавшую меня с юности.
Светлана рассмеялась:
– Должна вас разочаровать, у меня рабоче-крестьянское происхождение, хотя по маминой линии в нашем роду имелись польские шляхтичи. Мне интересно другое, как полотно Кура могло оказаться в Сибири? Я сейчас подумала, возможно, на картине одна из дочерей князя Щербатова. Путешествуя с семейством по Европе, генерал-губернатор Москвы заказал портреты жены и княжон у знаменитого и модного тогда художника, – предположила Светлана, поражая своей эрудицией.
– Щербатовы, – знакомая фамилия, – начал я вспоминать школьные уроки литературы. – Лермонтов княжну Мери написал по образу своей возлюбленной Щербатовой, у него есть несколько стихотворений, посвященных ей. Одно из них заканчивается парадоксально – «мне грустно потому, что весело тебе». Выходит, что я влюбился в пассию Михаила Юрьевича? Родись я двести лет назад, поэт застрелил бы меня на дуэли.
– Ну что вы, он бы промахнулся! – рассмеялась художница. – Хотя что-то у нас с вами не сходится, если это портрет княжны, то он написан в 1840 году, а девушке, как вы говорите, лет семнадцать. Не мог у нее быть бурный роман с поэтом. Вы меня заинтриговали, я считала, что хорошо знаю творчество Джозефа Кура и истории его картин, а слышу о неизвестном мне портрете в Томске и связи княжны Щербатовой с Лермонтовым. Обязательно постараюсь все выяснить и сообщить, если это вам так интересно. Запишите мой электронный адрес, а если сможете, приезжайте в Кармель, посмотреть мою выставку.
Самолет выехал на взлетную полосу и замер перед стартом.
– Взлетаем! – выдохнула Светлана.
– Счастливого нам полета, – прошептал я, погружаясь в сладостные грезы о прекрасном будущем, которое, если очень захотеть, исполняет задуманное.