Сборник рассказов "Записки кладоискателя"

Записки кладоискателя

Первая находка
Заболел археологией я неожиданно для себя самого в конце семидесятых минувшего столетия. Тогда мне еще нравилась моя профессии геолога, и я работал по специальности в институте инженерных изысканий. Однажды нам поступило срочное задание провести обследование технического состояния Дома культуры в селе Ново-Покровка, сооруженного на руинах средневекового буддийского храма. К тому времени Дом культуры уже представлял жалкое зрелище: из-за неравномерной осадки фундамента бетонные полы прогнулись дугой, колонны покосились, а в стенах просматривались разломы и трещины, но очаг культуры продолжал функционировать. Во всяком случае, открытым оставался краеведческий музей, основу которого составляли несколько бронзовых с позолотой буддийских статуэток и подборка средневековых монет, собранных на месте строительства клуба. Там-то я и познакомился с археологом Валентиной Дмитриевной Горячевой, которой Академия наук поручила вести надзор за земляными работами на археологическом памятнике.
Статная деловая женщина лет под сорок сразу без лишних комментариев объяснила нам, кто в доме хозяин.
— Я специально назначила встречу в музее, чтобы вы имели представление, какие ценные древние находки могут вам встретиться. Это охраняемый государством памятник, и строители не имели никакого права сооружать на нем капитальное здание. Все ваши работы будут осуществляться под жестким археологическим контролем. При обнаружении захоронения или клада изыскания должны быть незамедлительно приостановлены, и дальнейшие раскопки следует проводить только в моем присутствии. Нарушение закона влечет за собой административную ответственность по статье «вандализм», виновные будут наказаны по всей строгости существующего закона. Все находки подлежат строгой фиксации и обязательной сдачи в государственные органы.
Говорила Валентина Дмитриевна строгим голосом, словно это мы виноваты, что какому-то недоумку пришла в голову мысль воздвигнуть здание на средневековом городище.
— Мне тут с вами постоянно находиться некогда, но предупреждаю, что буду наведываться часто и контролировать все ваши действия, — предупредила она.
После такого инструктажа проходчики шурфов или как мы их называли «шурфологи» и буровики прониклись благородной идей сохранения памятников. Я тоже стал уделять этому объекту повышенное внимание. При бурении скважин шнеки большого диаметра выносили на поверхность лишь мелкие кусочки керамики, зато возле шурфа, проходимого вручную, потихоньку росла гора из черепков разбитой в древности посуды. Вот только статуэток и монет, к сожалению, не встречалось. «Это потому, что «шурфологи» невнимательны или просто невезучие» — размышлял я, а поскольку верил в свою счастливую звезду, то предложил рабочим свои услуги горнопроходчика. Спустившись в шурф глубиной около пяти метров, я начал интенсивно углублять забой, но и мне попадались только мелкие обломки керамики. Когда я зачищал стенки шурфа, то зацепил лопатой ручку керамического кувшина. Клад!!! Я принялся ножом расчищать находку. В стене стали вырисовываться контуры большого сосуда по моим представлениям наполненного золотыми монетами. В предвкушении несметных сокровищ я осторожно освобождал боковину кувшина, растягивая сладостные мгновения из неизведанных ранее предчувствий открытия, но неожиданно находка отделилась от стенки. Оказалась, что это лишь фрагмент глиняной корчаги. Раздосадованный неудачей, я стал врезаться в стену, пытаясь отыскать, если уж не клад так хотя бы вторую половинку сосуда.
— Э, начальничек, так дело не пойдет. Я думал, ты забой копаешь, а ты нам все стены расковырял, – возмутился старый проходчик, заметив мои левые раскопки. С неохотной я выбрался на поверхность, торжественно демонстрируя «шурфологами» свою находку.
— Вот если бы он был с золотом или хотя бы целый, — не разделили моего восторга рабочие.
Я положил находку в общую кучу извлеченных из шурфа артефактов, надеясь получить одобрение или даже благодарность от строгой научной дамы за столь весомую для науки археологическую находку.
Изыскательские работы растянулись до поздней осени, отрабатывались разные варианты спасения разваливающегося здания. Планировалось пробурить по его контуру несколько десятков скважин большого диаметра на глубину залегания устойчивого материкового слоя, залить их бетоном и на эти столбы перераспределить нагрузку, приходящуюся на просевший фундамент. Затраты на спасение сооружения скоро превысили смету на строительство нового здания, и в конце концов клуб разрушили.
Однако это произошло гораздо позднее, а по завершению изыскательских работ Валентина Дмитриевна приехала на объект в элегантной полевой куртке и резиновых полусапожках. Проходчики шурфов разложили на земле для её обозрения мозаику из керамических обломков различных по размерам, форме и цвету.
Валентина Дмитриевна внимательно осмотрела кучу и, не нагибаясь, краем сапожка, перевернула несколько черепков.
— Типичная бытовая караханидская керамика, — сделала она свое заключение.
Меня захлестнула волна разочарования, мне представлялось, что собранная нами коллекция станет объектом более тщательного изучения:
— Посмотрите, какой большой фрагмент, — обратил я внимание археологини на свою находку.
— А что особенного вы в нем обнаружили?
— Вот видите, здесь нацарапан какой-то орнамент, а вот тут, на ручке четкие отпечатки пальцев древнего гончара. Если провести их дактилоскопический анализ, то по этим отпечаткам можно определить всю посуду, которую он изготовил.
Валентина Дмитриевна посмотрела на меня с интересом.
— Пожалуй, я заберу этот фрагмент, найдется у вас, во что его завернуть? Если это вам любопытно, приезжайте на следующий год ко мне на раскопки. Таких обломков мы собираем тысячами, среди них вы сами сможете отыскать продукцию вашего гончара.
Сегодня я понимаю всю абсурдность моего «научного» предложения, но в тот вечер не было на земле человека счастливее меня. Я гордился своим весомым вкладом в изучение истории Кыргызстана.

Искушение

Полевой археологический сезон подходил к концу, завершался и мой отпуск, который я проводил на раскопках Краснореченского городища, напросившись в экспедицию простым рабочим. В те незабываемые дни, мы расчищали средневековый замок, остатки которого и сейчас хорошо видны с 35 километра трассы Бишкек-Токмак. Сезон находками не баловал, хотя нам удалось поднять несколько отлично сохранившихся фрагментов разноцветной резной штукатурки, украшавшей парадную комнату, и исследовать прилегающие к стенам суфы-лежанки, которые подогревались за счет хитрой системы скрытых в них дымоходов. Я получал удовольствие от физических нагрузок и доброжелательных отношений, царящих в экспедиции, которых мне так не доставало по месту основной руководящей работы. Однако более всего мне нравились вечера, когда около небольшого костерка руководитель Краснореченского археологического отряда Валентина Дмитриевна Горячева делилась впечатлениями от встреч с ведущими археологами. Чаще всего её воспоминания касались профессора Михаила Евгеньевича Массона, основателя археологической школы в Средней Азии. Именно он в двадцатых годах минувшего столетия осуществлял археологический надзор на этой огромной территории и заложил основы среднеазиатской нумизматики, читая авторский курс студентам Ташкентского университета, где училась Валентина Дмитриевна. Несколько раз Горячева повторяла заповедь своего учителя, что настоящий археолог не может или даже ни имеет морального права быть коллекционером. Поскольку я собирал монеты с раннего детства, а последнее время увлекся археологией, этот запрет меня естественно волновал, и однажды я спросил Валентину Дмитриевну, почему существуют такие строгие ограничения?
— Это два несовместимых занятия: коллекционер никогда не устоит перед искушением положить понравившуюся ему находку в собственную коллекцию.
— Мне кажется, это зависит от честности человека, а не от его увлеченности, — возражал я. — По вашему получается, будто коллекционер — это потенциальный преступник, а если человек ничего не собирает, значит, он надежный и ему можно доверять.
— Выходит так. Я не могу ручаться за всех своих коллег, но знаю одного ученого-нумизмата, которого обязали сдать коллекцию монет государству не потому, что заметили его в неблаговидных поступках, а просто хранители музеев, узнав о его хобби, стали сомневаться, что ему всегда удавалось избегать искушения. Человек слаб, а археолог, как и жена Цезаря, должен быть вне подозрений.
Возражать я не стал, оставшись при своем мнении, но очень скоро на собственном опыте убедился в мудрости этого правила.
— Смотрите, какой великолепный может получиться снимок! — неожиданно воскликнула Валентина Дмитриевна возможно лишь затем, чтобы сменить щекотливую тему.
Оторвавшись от своих вечерних занятий, археологи и рабочие полевого лагеря повернули головы в сторону указанного ей направления. Там на гребне крепостной стены, на фоне уходящего за горизонт солнца, гарцевали всадники. Один из них, словно зная, что находится в створе между светилом и восторженными зрителями, поднял своего коня на дыбы. Но фотоаппараты мы достать не успели, солнце скрылось, а местные мальчишки подскакали к нашему лагерю. Поздоровавшись со всеми за руку, ребята подошли к столу, где раскладывались дневные находки, в основном обломки керамической посуды.
— А что, вы и черепки собираете? — спросил старший, бесцеремонно двигая только что склеенное блюдо. — Около нашей конефермы их прямо целая куча. Хотите, привезем?
— Когда вы их видели? — поинтересовалась Горячева.
— Да весной, когда ферму расширяли. Бульдозер нагреб. Там и костей навалом.
— Опять наус разрушили! Под суд надо отдавать таких председателей колхозов, только где найти на них управу? Вандалы! Археологический памятник мирового значения веками сохранился нетронутым, а они варварски его уничтожают. Да что тут говорить, — Валентина Дмитриевна махнула рукой и поднялась в свой вагончик, где до позднего вечера стучала пишущая машинка, выплескивая на бумагу боль и обиду за беззащитность Навеката — богатейшего города на трассе Великого Шелкового пути.
На следующее утро несколько участников археологического отряда направились на конеферму. Картина, открывшаяся нашему взору, подвергла Валентину Дмитриевну в еще большее уныние. Бульдозер снес часть невысокого холма, протянувшегося замысловатой змейкой метров на тридцать. В его разрезе хорошо проглядывалась кладка из сырцового кирпича, образующая несколько сводов. Это и был наус — погребальное сооружение огнепоклонников-зороастрийцев, чем-то напоминающее привокзальные автоматические камеры хранения с множеством ячеек в два, а кое-где в три яруса, В погребальные склепы вели узкие лазы, а сами они, в объеме чуть больше кубического метра, были заполнены человеческими останками.
Основная часть населения Навеката, прибывшая в раннем Средневековье из Самаркандского и Бухарского Согда, покланялись Зороастру (или в другой более привычной транскрипции Заратуштре), проповедавшему свои учения еще в эпоху бронзы. Зороастрийцы ревностно относились к чистоте огня, воды и земли. Чтобы не осквернять пламя, покойников они не сжигали, как это делали древние славяне, не закапывали в землю, а выносили на открытое место, на пожирание птицам и зверям. После того, как кости очищались на ветру и под лучами солнца, их собирали и складывали в наусы, иногда в специальных керамических сосудах больших размеров — хумах или оссуариях. К несчастью, нож бульдозера прошелся как раз по этим камерам, вскрывая древние могилы и круша керамические костехранилища.
На нижнем ярусе сохранились несколько склепов с полуобвалившимися сводами. Решено было их исследовать, с целью восстановления местных особенностей древнего погребального обряда, пережитки которого наблюдались в этих краях вплоть до недавнего времени. Расчистка одной из камер досталась мне. Я так усердно ковырял неподатливый грунт ножом рядом с обнаруженным черепом, что не сразу обратил внимание на шарик с костяным блеском. Зуб — возникла первая догадка, но, разминая глину, с замиранием сердца осознал, что нашел то, что безрезультатно искал несколько полевых сезонов. Передо мной лежала раковина каури, используемая в древности как украшение и в качестве примитивных денег.
Здесь необходимо пояснить, почему раковина каури явилась для меня столь желанной находкой. Тема моей нумизматической коллекции называлась «Фауна на монетах мира», в неё я старательно складывал денежные знаки с изображениями животных с античных времен до наших дней. Имелись у меня и две современные монеты, воспроизводящие раковины каури: разменная алюминька Республики Гвинея достоинством 50 каури и денежная единица Ганы — седи, что в переводе с местного наречия означает «раковина». Однако со временем меня больше, чем сами монеты стало интересовать происхождение монетных типов. Другими словами я увлекся сбором сведений, почему то или иное животное удостоилось чести быть изображенным на монете. Это один из наиболее сложных и интересных вопросов современной нумизматики, и для каждого конкретного случая необходимо отыскивать индивидуальную причину. Среди многочисленных теорий мне импонировала коммерческая версии: коль скоро металлические монеты пришли на смену примитивных денег, то на них помещали изображения предшественников. В качестве примера можно привести изображение быка на ранних римских ассах, когда популярной мерой стоимости еще служил крупный рогатый скот, и черепахи на первых монетах острова Эгины, щиты из панциря которой являлись основным предметов вывозной торговли.
На мой восторженный крик «Эврика» сбежалась вся группа, но поначалу большого интереса находка ни у кого не вызвала.
— Неплохой экземпляр, хотя такие бусинки довольно часто встречаются на этом городище. А где она находилась? — спросила Валентина Дмитриевна.
— Рядом с черепом.
— Это может быть «обол Харона». По аналогии с древнегреческим обычаем, когда в рот умершего клалась монетка для уплаты Харону за переправу через подземную реку Стикс. Правда, я не встречала заимствование этого обычая зороастрийцами. Надо порыться в археологических отчетах наших узбекских и таджикских коллег, если такие находки отмечены и ранее, то можно сделать интересное заключение о сохранении согдийцами древнегреческих традиций.
— Разве это главное, — обиделся я за столь скромную оценку своей находки. — Раковины каури сыграли самую важную роль в экономической истории человечества. С античных времен до начала XX века эти сотворенные природой фарфоровые бусинки служили своеобразной валютой. Их собирали в основном на отмелях Мальдивских островов в Индийском океане, и уже оттуда они распространялись по Азии, Африке и Европе.
Интерес к «древней валюте» сразу возрос, и моя находка стала переходить из рук в руки, а я, вдохновленный вниманием окружавших меня членов экспедиции, продолжал рассказывать все, что когда-то читал о брюхоногом моллюске.
— Первыми каури в качестве примитивных денег начали использовать китайцы. При раскопках древнейших китайских поселений эти раковины находят в больших количествах. Есть находки каменных и бронзовых имитаций каури. Оставила раковина след и в китайской письменности. Стилизованное изображение раковины каури — иероглиф «бэй» — входит составной частью в иероглифы, означающие понятие, связаннее с деньгами — «цена», «дешевый», «покупатель». Находки раковины каури античных времен сделаны археологами в Северной Германии и в Прибалтике. В средневековых погребальных комплексах Новгородской и Псковской земли каури встречены даже в виде кладов. Однако наибольшее распространение раковины каури имели в Западной Африке, где они находились в обращении даже в начале двадцатого века.
Сам того не желая, я превознес значение своей находки на уровень мировой сенсации. Раковину аккуратно поместили в спичечный коробок, предварительно натолкав в него ватку, и торжественно понесли в лагерь.
Настоящий коллекционер поймет вдруг нахлынувшее на меня неуемное желание положить в подборку монет с изображениями каури их древний прототип. Как бы хорошо они смотрелись рядом! Ах, если бы не мой длинный язык! Как рядовую находку, тем более часто встречающуюся при раскопках, раковину можно было попытаться выпросить у начальника отряда. Конечно, не факт, что Валентина Дмитриевна согласиться отдать её мне, тем не менее, такая возможность не исключалась. Теперь после моей восторженной речи раковина представлялась чуть ли не эпохальным открытием, и мои шансы заполучить каури стремились к нулю. Умом я понимал, что если я даже выклянчу у Валентины Дмитриевны каури, то навсегда потеряю её уважение и, возможно, больше никогда не получу приглашение участвовать в археологических раскопках, а клеймо коллекционера, не заслуживающего доверия, будет сопровождать всю мою жизнь. Вот такая чрезмерная цена назначалась за маленькую бусинку. Весь вечер я терзался сомнениями, но подойти к Валентине Дмитриевне со своей просьбой так и не решился. Оставалось признать, что действительно человек слаб, и мудрые ограничения предохраняют его от излишних соблазнов.
Раковина сгорела вмести с другими археологическими находками в экспедиционном домике при пожаре в следующем полевом сезоне, но это уже другая история.

Отпуск в палатке с видом на Бурану

Профессия археолога с возможностями постоянных
открытий самая интересная в мире…
(Из школьного сочинения моей дочери)

Утром нас, как обычно, разбудило назойливое карканье сорочонка.
— Женечка, просыпайся. Пора кормить твоего подопечного, — начал тормошить я дочь. Она еще минутку понежилась в спальном мешке и открыла глаза.
— Когда уже он сам научится о себе заботиться? — недовольно пробурчала она, но быстро оделась и выбралась из палатки.
Мы поймали сорочонка на раскопе. Глупый птенец свалился в бадраб, вырытый за внешней стеной ханского дворца и расчищенный в предыдущем сезоне. Он бился о стенки узкого колодца, периодически срываясь вниз. Андрей — великовозрастный дитятя, пристроенный мамой из Академии наук на работу в археологическую экспедицию, подальше от вредного влияния друзей и городских соблазнов, — среагировал быстрее всех. Это он накинул на птицу свою рубашку.
— Надо связать ему ноги, тогда он не улетит, — предложил Андрюша, и, не долго думая, выдернул из кроссовок шнурки и спутал ноги птенцу. — Порядок.
Отпущенный птенец яростно замахал крыльями и полетел в сторону нашего лагеря.
— Странно, — изумился Андрей, — когда мы связывали ноги курице, она не улетала.
Снова поймали мы сорочонка уже вечером. Он зацепился шнурком за ветку и отчаянно кричал, пытаясь освободиться. Андрей, влез на дерево, распутал свой шнурок и спустил пленника на землю.
— Он наверно голодный, — запричитала дочка. — Давайте него покормим.
Сорочонок неохотно поклевал хлебные крошки, но зато лихо расправился с пойманным Женей кузнечиком. Счастливая Женька наловила ему еще десяток. Птенца единодушно нарекли Каркушей. После сытного ужина он не улетел, а только поднялся на ветку соседнего дерева. С тех пор каждое утро он будил нас своим истошным карканьем. Дочь бегала по лужайке, ловила ему насекомых. Каркуша слетал с ветки, клевал их и ненадолго затихал. Через неделю он уже спокойно садился на плечо дочери и так же назойливо требовал пищи. Ловить кузнечиков самостоятельно он не желал принципиально.
Женя перешла в девятый класс. С десяти лет она выезжала со мной на раскопки, ей это нравилось, и она к моей нескрываемой радости собиралась стать археологом. Вооружившись совочком и щеткой, дочка на равнее с другими расчищала полы, а когда на Краснореченском городище проводились раскопки винодельни, то ей в экспедиции вообще не было равных. Только она могла, забравшись с головой в хум (огромный сосуд для хранения вина), вычищать его от глинных наслоений.
Мы поставили палатку в тенистом леске с видом на башню Бурана, которая горделиво вознеслась над руинами некогда цветущей столицы, династии караханидов — Баласагуном. То незабываемое лето, я считаю, самым счастливым в моей жизни. Наш рабочий день делился на две половины. Утром он начинался с рассветом, до тех пор, пока южное солнце не заливало палящим зноем раскопки, и продолжался, когда светило уже склонилось к западу. В длинный обеденный перерыв мы с дочерью бродили по руслу речки Буранинки, выковыривая из крутых подмытых берегов обломки керамической посуды, и даже находили караханидские дирхемы, покрытые затейливой вязью.
Раскопки велись сразу на двух объектах. Под руководством Людмилы Михайловны Ведутовой, разворачивались вскрышные работы на холме расположенном рядом с башней и условно названного археологами «ханский дворец». С этим объектом сразу вышла незадача. Через пару дней после начала работ к нам в лагерь зашел местный аксакал и поведал, что в недрах холма затаился свернувшийся дракон, стерегущий сокровища древнего города.
— Старики сказывали, что однажды придет женщина разбудить дракона и потревожить тайные клады. Несчастья, сопутствующие сокровищам, выпорхнут и разлетятся по земле. Люди перестанут понимать друг друга, вражда и злоба поселится в их сердцах. Дедушка еще долго стращал нас бедами и болезнями, поглядывая то на начальника Буранинского археологического отряда Валентину Дмитриевну Горячеву, то на её заместителя Людмилу Михайловну. И действительно холм еще не был до конца раскопан, а между этими женщинами уже пробежала трещина непонимания. Различные подходы в интерпретации находок порождали в начале научные дискуссии, а вслед за ними и бытовые конфликты.
Вторым раскопом в северо-западном углу городища руководила Светлана Яковлевна Перегудова, архитектор, специализирующийся на средневековых сооружениях. Вероятнее всего в древности на этом месте стояла однокамерная мечеть, её толстые стены сохранились на высоту до двух метров. Когда-то, мечеть завершалась куполом, но теперь от него мало что осталось. В команде Светланы Яковлевны работали местные ребята, с ней находилась и моя дочь. Меня тоже тянуло на этот раскоп, поскольку я предчувствовал, что сенсационные находки будут именно там.
Однако мне поручили очистить от верхних поздних наслоений «ханский дворец» и выделили в помощники двоих; — уже упомянутого Андрея и Ильгиза, только что отслужившего срочную в Афганистане. Маленький, юркий, он выглядел моложе рослого десятиклассника Андрея. В свободные минутки «афганец» с массой жутких подробностей рассказывал нам о боевых действиях, и гибели своих друзей, но мы тогда больше верили официальным сводкам, и к историям Ильгиза относились скептически. Работать он умел, вот только заинтересовать его было сложно. Нам предстояло перекопать, просеять и перенести в отвалы на носилках десятки кубометров земли.
Андрей трудиться не хотел совершено, сачковал он отчаянно, и если ему в руки попадала лопата, то загрузка одних носилок продолжалась минут десять. Как только объявлялся перекур, он мгновенно засыпал. Как мужчины мы его понимали. К нему из города приехала и осталась погостить подружка, и он переставил свою палатку подальше от лагеря. Второй его страстью были карты. Он приносил их и на раскоп и если не засыпал, то тасовал свою колоду, а еще он любил выпить.
— Смотрите, опять свадьба, — Андрей делал стойку как сеттер на охоте, — Михайлыч, можно я сбегаю на шабашку?
— Давай, только не задерживайся, — с неохотой отпускал я его.
Андрей вприпрыжку бежал с холма навстречу свадебной процессии. Согласно устоявшейся традиции молодожены приезжают на архитектурный памятник, что бы поплевать с высокой башни и выпить бокал шампанского. Андрей на правах смотрителя сопровождал гостей вверх по крутой лестнице минарета и как гид-экскурсовод рассказывал им историю памятника, за что он иногда получал денежное вознаграждение, но чаще его услуги оценивались бокалом шампанского, стопкой водки или даже самогонки. Андрей не отказывался ни от чего, поднимая бокал за здоровье и благополучие молодых. В выходные дни, свадебных картежей прибывало до пяти и более и к концу дня у Андрея, к удивлению Валентины Дмитриевны, как-то странно блестели глаза.
В тот раз мы с Ильгизом успели отнести десяток носилок, а Андрей все не возвращался.
—А я чо, рыжий, работать за бакана, — возмутился Ильгиз. Давай, старшой, решать или работаем или сачкуем. Знаешь, как у нас в армии учили молодых, чтобы они не борзели?
Слушать про армейскую дедовщину я не стал, а опасаться, что не дождусь своего помощника до вечера, направился к минарету. Веселая компания свешивалась с верхушки башни пестрыми гроздями. Попытка докричаться Андрею снизу, оказалось бесполезной. Не отважившиеся на подъем, гости устроили танцы у основания минарета, включив магнитофон на все мощь. Первая свадебная компания еще не успела спуститься, а ей на смену уже поднималась следующая. Вслед за ними, преодолевая крутые ступени минарета, я забрался наверх и услышал окончание «исторической» лекции Андрея:
—… когда его любимая дочь станет невестой, она погибнет от укуса черного ядовитого паука каракурта. Чтобы предохранить дитя от трагедии, хан возвел эту башню, устроив ей покои в самом верхнем помещении. Но жестокое пророчество сбылось. Когда девушка готовилась к свадьбе, её сразил укус каракурта, занесенного в убежище вместе с гроздьями черного винограда. На самом же деле мы научно доказали, что это сторожевая башня. Посмотрите, сами. Отсюда видна вся Чуйская долина. Когда подходили вражеские войска Александра Македонского или Чингисхана, на башнях зажигали огни и все жители окрестных сел собирались за крепостными стенами города.
— Андрей,— позвал я его, — мы тебя заждались.
— Извините, — обратился он к новобрачным, — без меня рабочие не справляются. Прихватив бутылку шампанского, он стал спускаться.
— Зачем ты им наплел про какие-то сигнальные башни и причем здесь Македонский? — спросил я.
— А что им рассказывать про караханидские династии? Это же скучно и им не интересно.
Никакие призывы к совести Андрея, назидательные речи и уговоры результатов не приносили. «Эх, добрые старые рабовладельческие времена», — в отчаяние ностальгировал я. – «Сейчас бы сюда надзирателя с кнутом, посмотрел бы я, как ты забегал…». Неожиданно мне пришла в голову идея совершить путешествие в прошлое. Когда Андрей предложил в перерыве сыграть в карты, я выдвинул свои требования: выигравший становиться надзирателем, а проигравшие на сорок пять минут рабами. Потом короткий перекур и новая игра распределяет роли. Идея помощникам понравилась.
Проведенный мной эксперимент показал, что производительность труда при рабовладельческом строе гораздо выше, чем при развитом социализме. «Надсмотрщик» не давал расслабиться «рабам» ни на мгновение. Носилки загружались в высоком темпе и неслись в отвал мелкой рысью. «Рабы» страстно жаждали поменяться с надсмотрщиком местам, но в карты я играл хорошо. Планируемый на пару недель объем работ мы выполнили за четыре дня.
А потом началось самое интересное. Любовь Михайловна только одним профессионалам ведаемыми приемами отыскала на расчищенной площадке остатки древних глинобитных стен и на нашем раскопе стали вырисовываться жилые помещения с проемами, лежаками, остатками очагов и бытового средневекового мусора. Работа пошла веселее, даже Андрей задорно ковырял ножом культурный слой и громко радовался каждой находке. Я же наоборот пережил глубочайшее разочарование. Подравнивая стенку лопатой, я нечаянно разрубил согдийскую монету, тип которой мне ранее не был известен. Я переживал эту трагедию, хотя обломки удалось склеить, обида за свою косолапость и не внимательность долго не проходила. Теперь мы задерживались на раскопе и даже могли опоздать на ужин, — достойный наградой за трудовые подвиги.
Валентина Дмитриевна часто сама готовила обеды и ужины, и мы питались как в лучших домах, иногда ей на кухне помогала пухленькая аспирантка из ташкентского университета. Женщины соревновались в кулинарных изысках, стараясь перещеголять друг друга. Нам же выпадала приятная обязанность дегустаторов и потому о тех вечерах остались самые светлые воспоминания. За ужином обитатели лагеря обсуждали дневные находки, и вспоминали прошлые археологические сезоны. Я тоже рассказал, как годом ранее раскапывал с дочерью зиндан на Краснореченском городище. Круглый колодец, диаметром около метра, вырубленный в угловой башни дворца, заполнял лессовидный суглинок, копать который не представляло особого труда. По мере нарастания глубины, мы стали использовать ведро и веревку. Женя внизу нагребала ведро, а я наверху его поднимал. Работа шла спорно, мы углубились метров на шесть. Из находок встречались обглоданные кости животных, да обломки посуды. Я заметил, что дочка работает без перчаток:
— Женя, а ну-ка, обуй ручки, — говорю я ей.
Она заупрямилась, отвечает, что перчатки большие и работать в них неудобно.
— Как ты думаешь, доченька, куда водили узников в туалет? — задаю я ей вопрос.
Она немного подумала и спрашивает:
— Папа, можно я больше не буду копать этот зиндан?
Так и осталась подземная тюрьма не докопанной.
Когда разговоры переходили на семейные темы, Валентина Дмитриевна рассказывала, что одна воспитывает дочь, которая должна скоро приехать к маме в гости. Похожая семейная ситуация складывалась и у Светланы Яковлевны. Любовь Михайловна замужем не выходила — может этим и объяснялся её тяжелый характер, — но и она поделилась своими планами взять на воспитание девочку. Одним словом, жили мы дружной семьей, трудились не за страх, а на совесть, как это и принято в коллективе ученых-археологов.
Ильгиз в вечерних посиделках не участвовал. Под конец сезона он стал каким-то замкнутым, часто снимал Каркушу с ветки и учил его разговаривать.
— Скажи, «караул», «караул», — монотонно повторял он, а птенец громко каркал ему в ответ.
Мой отпуск подходил к концу, и через несколько дней мне предстояло вновь вернуться к исполнению обязанностей начальника буровой партии. Отметить окончание полевого сезона на выходные дни приехала моя супруга Валентина. Мы с дочкой сопровождали её к нашей палатке, когда неожиданно с дерева срыгнул сорочонок. Это произошло так неожиданно, что Валентина присела и замахала руками.
— Мамочка не бойся, — Женя вытянула руку и птенец, послушно сел на её ладонь. Это Каркуша, он у нас работает будильником.
Дочь повела маму на экскурсию по раскопам, и я не переставал удивляться, как много она знает.
— В столице династии Караханидов Баласагуне жили правоверные мусульмане. Они и построили мечеть, которую мы раскапываем. Когда власть в стране захватили пришедшие из Манчжурии языческие племена каракиданей, ислам продолжал оставаться основной религией, но видимо испытывал притеснения. Светлана Яковлевна считает, что к концу ХII века здание мечети пришло в запустение в нем обитали странствующие дервиши: жгли костры, устраивали трапезы и ночевали, оставляя кострища, битую посуду и кости животных. А потом горожане восстали против своих завоевателей, вероятно, тогда верующие и спрятали в мечети свои святыни-кайраки, — могильные камни почитаемых людей и священнослужителей, и замуровали вход в здание крупными камнями. Надписи на могильных плитах пока не прочитаны, но возможно среди них есть кайрак с могилы Юсуфа Баласагунского. Вот здесь в стене я сама нашла четырехгранной наконечник стрелы. У входа мы подобрали два амулета, принадлежащих средневековым паломникам: один из крупного янтаря, другой из морской раковины.
Глаза дочери светились радостью и, я и ничуть не сомневался, что она станет археологом. В своих мечтах я уносился в радужное будущее, когда, выйдя на пенсию, буду принимать участие в археологических раскопках, под руководством моей взрослой дочери.
Вечером моя супруга присоединилась к соревнованию на звание лучшего кондитера и умудрилась в полевых условиях приготовить торт «птичье молоко». Угощение всем понравилось, и обитатели лагеря дружно проголосовали за включение её в состав археологического отряда на следующее лето.
Перед отъездом домой Валентина отвела дочку в сторону, и стала что-то шептать ей на ушко. Женя кивнула утвердительно.
— Что тебе сказала мама? — спросил я её, когда мы укладывались спать.
— Да так ничего серьезного, — отнекивалась дочь, заметно смутившись.
Я не стал настаивать.
А полгода спустя Женя неожиданно заявила:
— Папа, я решила поступать на факультет бизнеса и права.
— Почему? — удивился я.
— Помнишь к нам на Бурану приезжала мама? Она тогда сказала, мне: «Обрати внимание — все женщины в экспедиции незамужние».

Двадцать с лишним лет пролетело с той поры. Лесок, где стоял наш палаточный лагерь, засох и вырублен. Буранинку упрятали в бетонные лотки. Руины «ханского дворца» оплыли и наводят уныние. Остатки мечети местное население разобрало по кирпичикам. Горделиво стоит лишь башня Бурана, ежедневно встречая новобрачных и сотни туристов.
Недавно в наш нумизматический салон зашел крупный мужчина, он долго ко мне присматривался, а потом ударил по плечу:
— Михайлыч, это ты?
— Да, только я что-то вас не припоминаю, — удивился я такой бесцеремонности.
— А Каркушу помнишь?
— Каркушу помню. — Я узнал Андрея.
— Вот приехал навестить родных. Я давно перебрался в Питере, у меня там своя адвокатская контора, но часто вспоминаю Бурану. Веселое было времечко. Встречаешь наших?
Я рассказал, что Валентина Дмитриевна Горячева стала профессором Славянского университета и несколько лет готовила себе археологическую смену, вот только работают по специальности единицы, полномасштабные раскопки в республике давно не проводятся. Недавно она закончила работу над объемной монографией о средневековых городах на территории Кыргызстана.
Светлана Яковлевна Перегудова, живет в Германии, перед отъездом она выпустила великолепную брошюру о раскопках и реставрации Таш-Рабата, укрытого в горах Тянь-Шаня. Сейчас, когда в научных кругах бурно обсуждается версия, что Таш-Рабат это и есть монастырь армянских братьев, обозначенный на Каталонской карте XIV века, интерес к этому замечательному и таинственному архитектурному памятнику и к работе Светланы Яковлевны возрос многократно.
Любовь Михайловна продолжает копать городища, хотя отчеты с результатами этих раскопок в печать попадают редко. Когда я собирал материал для кандидатской диссертации «История возникновения денежного обращения в Семиречье», то попросил Любовь Михайловну показать свои нумизматические находки, но она грубо отказала, говорит: «Я не для того все лето торчу на жаре вверх пятой точкой, что бы задарма показывать свои находки, кому попало».
— Больше мы с ней не общались. А вот с Ильгизом я как-то не сталкивался.
— А ты знаешь, что Ильгиз тогда напросился на сверхсрочную в Афганистан, я его встречал в военкомате уже военной форме. Он так и не перестроился на мирную жизнь. А как твоя дочь стала археологом?
— Нет, она вице-презедент компьютерной фирмы в Силиконовой долине, замужем и уже подарила нам двух внуков. Может, кто из них вырастет археологом?

Клад под яблоней

Эта история произошла перед распадом Советского Союза, когда инфляция начинала свой разбег, и государство ещё пыталось как-то бороться с ней. Денежная реформа, вошедшая в историю как Павловская по фамилии тогдашнего премьер-министра, не отличалась особой изобретательностью. В один момент все бумажные купюры 50 и 100 рублевого достоинства образца 1961 года объявили утратившими свою покупательную способность, и населению предлагалось в течение трех дней поменять свои «кровные» на купюры более мелкого достоинства. Кстати подобные реформы часто проводили в средневековой Средней Азии, когда со сменой правителя, в связи с Новым годом или по каким либо другим причинам, находящиеся в обращении монеты объявлялись «старыми», и чтобы снова запустить накопления в оборот требовалось за соответствующую плату пометить их особым надчеканом на монетном дворе. Существует даже теория, оправдывающая корыстных правителей, что они не просто набивали свою казну за счет ограбления населения, а таким образом стимулировали интенсивное обращение денег, делая бессмысленными сбережения, закопанные в кубышках. Неизвестно, знали ли советские чиновники о восточных денежных аферах, но антинародная реформа преподносилась как борьба с нетрудовыми доходами и сопровождалась призывами хранить свои деньги в сберегательных кассах. Тогда многие, в том числе и я, отнесли свои накопления в сберкассы, где они благополучно сгорели на следующем этапе инфляции.
Другим подобным мероприятием по сокращению денежной массы стал выпуск талонов-квитанций на получение автомобилей. Весьма ограниченное количество таких бумажек, с гарантиями государства, распределялись по предприятиям среди трудовых коллективов и вручались лишь передовикам производства по рекомендациям профсоюзных комитетов. После оплаты полной стоимости автомобиля всего через полгода счастливчикам обещали новенькие «Москвичи» или «Жигули». В годы повального дефицита, когда в очередях на автомобили отмечались годами, желающих купить машину с отсрочкой всего на полгода оказалось больше чем достаточно.
Исполком Первомайского района выделил автомобильный талон и на наш институт инженерных изысканий, но условия предъявлялись довольно жесткие, необходимо было оплатить его в течение трех дней, иначе он утрачивал свою магическую силу. Профсоюзный комитет, где я тогда председательствовал, на своем заседании вручил талон одному из ветеранов труда, но тот, пробегав два дня, так и не сумев собрать необходимую сумму, вернул талон обратно. Рабочий день пятницы подходил к концу, и оставалось всего три часа для оплаты талона. Вот тут я вспомнил о своем друге, всю жизнь копившего деньги на покупку автомобиля. Пользуясь служебным положением, я перепечатал профкомовский протокол, вставив в его фамилию Владимира Смоловика, и попросив у директора машину, помчался к приятелю домой с радостным известием.
Смоловик в институте инженерных изысканий трудился начальником полевого отряда, когда я познакомился с ним, ему еще не исполнилось и пятидесяти, но мне он казался пожилым человеком, умудренным жизненным опытом. Мужчина он был видный, высокий с крупными аристократическими четами лица. Он пользовался успехом у женщин, в том числе и молоденьких сотрудниц, но о своих любовных приключениях предпочитал не распространяться. Не раз нам приходилась жить с ним в одной палатке и на Иссык-Куле, и в Нарыне, и Таш-Кумыре, куда только нас не забрасывала профессия геолога. Вместе с ним мне довелось замерзать в горах, томиться в снежном плену, голодать и изнывать от жажды, но как истинный коммунист с большим стажем все тяготы романтической профессии он переносил стойко, за что и заслужил моё уважение. Владимир рассказывал мне, что воспитывался в детдоме и о своих родителях знал лишь то, что они «враги народа». Одно время он даже избирался секретарем парторганизации нашего института. Кстати, освободили его от этой почетной нагрузки не без моего участия, и я считал себя в долгу перед ним.
Однажды в очередной командировке в Тюпе меня поселили в гостиничном номере вместе директором Госгортехнадзора. Мы с ним хорошо пообщались, и он предложил мне перейти на работу в его контору, предлагая большие перспективы, высокий оклад, и что мне в то время очень нравилось, постоянные командировки по всему Кыргызстану. Требовалось выполнить лишь одно условие: на ответственные должности горных инспекторов по технике безопасности в советские время принимали только коммунистов. Я рассказал о своей встрече Смоловику и он пообещал дать мне рекомендацию. Однако в райкоме партии, чтобы соблюсти баланс между рабочими и интеллигенцией в коммунистической среде, предложили принять в неё одновременно еще и рабочего. Владимир отыскал среди своих подчиненных безотказного сельского парня Усена, который после окончания школы уже несколько лет не вылазил из командировок, копая разведочные шурфы. На собеседование в райком партии мы пришли втроем. Первыми пригласили нашего рабочего со Смоловиком. Усен подробно рассказал о внешней и внутренней политике партии, как его научил наш секретарь парткома, но срезался на пустяке. Когда его спросили, почему он захотел стать коммунистом, вместо заученной стандартной фразы «чтобы находиться в передовых рядах трудового коллектива и участвовать в строительстве светлого будущего», он с сельской непосредственностью сообщил, что так захотел начальник, поскольку его другу, то есть мне, вступление в партию необходимо для карьеры. Естественно, ни его, ни меня в партию не приняли, а Владимиру объявили строгий выговор, а в дальнейшем не переизбрали на секретарский пост. Но и после этого Смоловик оставался убежденным коммунистом.
С объявлением Михаилом Горбачевым перестройки появились первые иммигранты в Германию, тогда для выезда за рубеж на постоянное местожительство требовалась еще и разрешение трудового коллектива. Отец нашего сослуживца, попавший в советский плен во время Отечественной войны, решил вернуться на историческую родину со своими детьми. Собранию трудового коллектива нашего института предстояло вынести вердикт отпускать или нет ценного сотрудника за рубеж. После выступления трех сослуживцев, поведывавших какой «эмигрант» отличный производственник, выросший за десять лет из молодого специалиста в ведущего инженера-изыскателя, и о том, что он надежный друг, с которым не страшно пойти в геологическую разведку, казалось, что разрешение коллектива у него в кармане. Но здесь слово попросил Владимир Смоловик, смотревший на миграцию по-своему.
Начал он тихо, обращаясь ко всему залу.
— Вот сейчас все нахваливали нашего сотрудника, какой он хороший. Все правильно, не спорю. Мне тоже довелось с ним не раз в полевых экспедициях хлебать пустые щи из одной миски. Но мне не понятна ваша логика. Наше государство выучило его, выкормило, сделало классным специалистом, и вот, когда он должен рассчитаться по кредитам, мы спокойно его отпускаем. Езжай, мол, дорогой, работай на наших врагов капиталистов. Какие мы все добренькие за чужой счет, если он собрался переметнуться в другой стан зарабатывать капиталы, то пусть сначала оплатит свое обучение в институте. Между прочим, Германия — страна, входящая в НАТО, а если НАТО вздумает напасть на Советский Союз, на чьей ты будешь стороне? — задал он свой коварный вопрос, повышая голос, и, не дожидаясь ответа, продолжал, возбуждаясь все больше. — Ты пойдешь с автоматом против страны, которая тебя вырастила? Ты будешь убивать советских людей? Он рванул рубаху на груди, — Стреляй в меня, сволочь!... Разрешение коллектива наш сослуживец тогда так и не получил, но все равно уехал.
Так вот, талон на машину я помчался отдавать домой к Смоловику, недавно вышедшему на заслуженный отдых, поскольку наверняка знал, что деньги на машину у него есть. Я сам помогал ему избавиться от сотенных купюр во время Павловской реформы.
Смоловик встретил меня объятьями.
— Какими судьбами, я уже решил, проводили на пенсию и забыли старого полевика.
Я быстро поведал ему, о возможности осуществления его давней мечты — покупки автомобиля. Нужно лишь срочно оплатить гарантийный талон, и уже через полгода максимум, можно будет разъезжать на новеньких «Жигулях».
Смоловик обрадовался несказанно.
— Нет проблем. Только сейчас деньги откопаю.
Владимир пошел в сад с лопатой, и я последовал за ним.
Отсчитав от огромной яблони своими длинными ногами семь шагов на север, он начал копать большую яму, прямо посередине клубничной грядки. Я терпеливо ждал, переминаясь с ноги на ногу. На полуметровой глубине мой друг остановился передохнуть:
— Вроде бы я их так глубоко не закапывал, — удивленно пожимал он плечами.
— А ты точно помнишь, что семь шагов? — поинтересовался я.
— Конечно, как я могу забыть? 7 ноября — день Октябрьской революции.
— Может, ты считал по старому стилю? — неудачно попытался пошутить я.
— Чем зубоскалить, лучше помоги, — предложил Смоловик, и, сунув мне в руки свою лопату побежал в сарай за другой.
Мы интенсивно расширяли яму во всех направлениях, благо земля оказалась рыхлой, и скоро на месте клубничной грядки зияла воронка, как от авиационной бомбы.
— Давай перекурим, — предложил Владимир, — я хорошо помню, как весной отсчитывал шаги от яблони по направлению к дому и закопал на два штыка, не больше. Неужели сосед-наркоман проследил и выкопал? Да, вроде бы я маскировался, копал, когда стемнело.
Поплевав на ладони, мы продолжили раскопки. Трехлитровая банка с купюрами нашлась всего в трех метрах от яблони, видимо сегодня на радостях Владимир шагал слишком широко.
— Вот они мои бабулички, — радостно закричал Владимир, очищая от грязи свой стеклянный сейф, закрытый полиэтиленовой крышкой. Она открылась удивительно легко, а вот отсыревшие пачки из купюр 5 рублевого достоинства, никак не хотели покидать хранилище.
— Блин, немного подмокли, давай их утюжком подсушим, — предложил Смоловик, вытряхивая свои сбережения прямо на землю.
— Какой утюжок, через час закрывается касса, у нас совершено, нет времени, — запричитал я.
Но ничего другого в голову не приходило, и мне пришлось гладить горячим утюгом разбухшие купюры, испускавшие зловоние. За полчаса я просушил более-менее лишь пару пачек. Володя же, разорвав упаковки, проветривал остальную денежную массу дочкиным феном, но это мало помогало. Некоторые купюры слиплись настолько, что существовала реальная опасность порвать их при разделении. До закрытия кассы оставалось полчаса, пересчитывать и раскладывать деньги по пачкам уже не оставалось времени. Мы повезли их ворохом, загрузив в наволочку от подушки.
Кассиры подбивали итоги дня, когда мы ввалили им на стол подмоченный капитал. Отутюженные купюры кое-как прошли через счетную машинку, а вот просушенные феном стали липнуть и расползаться.
— Деньги я у вас не приму, — категорически заявила кассирша.
— На каком основании, — возник я, — они что, фальшивые?
— Нет, они влажные, — заупрямилась она.
— Покажите нам инструкцию, запрещающую принимать влажные деньги, — встрял Владимир.
— Не приму и всё, — не соглашалась пожилая женщина, обратно сгребая сбережения Смоловика в наволочку.
— Безобразие! Где ваше начальство? Мы будем жаловаться! — стали мы громко возмущаться. На наши крики вышла молодая женщина, и мы сбивчиво, наперебой пытались объяснить ей критичность нашего положения.
— Жалуйтесь куда, хотите, Ваши деньги мы не возьмем, — стала на защиту своих сотрудниц начальница сберкассы. И тут Смоловик, вдруг резко понизил тон и галантно, взяв начальницу под локоток, отвел в сторону.
Не знаю, как старый ловелас сумел так быстро её очаровать, но к моему удивлению она пошла нам навстречу и призвала на помощь еще трех сотрудниц, которые раскладывали липкие, зловонные купюры на столе и, пересчитывая их, сопровождали свою работу высказываниями самых нелестных эпитетов в адрес владельца сбережений.
Исполкомовский чиновник выходил из своего кабинета домой, когда мы вбежали нему с квитанцией об оплате гарантийного талона.
— Молодцы, успели, хотя наш председатель сказал, что подождет до утра понедельника.
В тот вечер мы с Владимиром хорошо посидели, вспоминая былые геологические дни.
— Ты настоящий друг, — не уставал повторять Владимир, но при этом не чувствовалась в его настроении особой радости. При прощании он покаялся, что ради этой машины отступил от своих принципов, и впервые за всю свою праведную жизнь коммуниста дал взятку, оставив начальнице сберкассы пенсию за два месяца.
Осталось добавить, что в связи с распадом Союза машину Смоловик не получил ни через полгода, ни через год. Деньги ему, правда, вернули, но их хватало разве что на автомобильные покрышки для «Жигулей».

Первооткрыватели

Мечтать не вредно, а уж как приятно! С детства я мечтал найти сокровища, сначала вместе с героями Стивенсона я разгребал пиратские клады и, как попугай знаменитого пирата Флинта, повторял: «Пиастры, пиастры». Затем я помогал выдающемуся археологу или, точнее, кладоискателю Генриху Шлиману отыскивать Трою. Я так явственно представлял, с каким волнением и трепетом буду разбирать сокровищницу царя Приама, осторожно освобождая из спекшегося в результате пожара грунта золотые кубки, что сердце стучало в груди как отбойный молоток и мелко дрожали пальцы. Потом я очень хотел вместе с Говордом Картером и лордом Карнарвоном спуститься в гробницу Тутанхамона, но дочитав до конца книгу о трагической судьбе участников археологической экспедиции и их семей, которых неотвратимо настигло фараоново проклятье, потерял к египтологии всякий интерес. Затем я наткнулся на информацию о раскопках Пазырыкских курганов на Алтае, где в условиях вечной мерзлоты сохранились нетленными одежда, ковры, погребальный инвентарь и другая утварь, созданные 2500 лет тому назад. Алтайские сенсационные находки образцов скифского звериного стиля затмили для меня открытия Шлимана и Карнарвона, поскольку располагались они не в каких-то экзотических странах, а в родной Сибири. Оказывается, что увлекательная и полная неожиданных загадок древняя история оставила свой след не только в Египте и Древней Греции, но и у нас под ногами. Теперь в каждом окрестном холме я видел скифский курган и придумывал хитроумные лазы для обнаружения древних захоронений. Как и полагалась советскому школьнику, сокровища я безвозмездно планировал передать родному государству, меня привлекала лишь чарующая слава первооткрывателя, мог ли я представить, что первооткрыватели часто остаются в тени, а славой пользуются другие. Тогда, казалось, что проблема выбора профессии для меня уже решена, но реальность перекроила все мои детские планы вместо археолога, я стал горным инженером.
Геологическая судьба, помотав меня по обширным сибирским просторам, занесла в Киргизию, и лучшие свои годы я занимался изучением грунтов под строительство заводов, пансионатов, дорог и кошар. За двадцать лет работы изыскателем я изъездил Притяньшанье вдоль и поперек, отмечая повсюду следы бурной многовековой истории, заодно расширив свои желания, мечтая стать первооткрывателем помимо древнего никому не известного городища еще и какого-нибудь крупного месторождения, как мой сослуживиц геофизик Борис Анфилатов. С Борей мы подружились как то сразу, я ему рассказывал о древностях, кладах и средневековых монетах, которые тогда начал собирать, он мне — о своей минералогической коллекции и месторождениях, встречающихся в изобилии в нашем благодатном краю. С ним мы совершали восхождения, спускались в пещеры, лазили по ущельям в поиске минералов и древностей. Борис заразил меня страстью к поискам и путешествиям. Он сочинял великолепные стихи и пристрастил к творчеству меня. Я тоже начал отправлять свои заметки о поездках и находках в местную прессу. Неоднократно Борис рассказал мне, как он нашел золоторудное месторождение на Кумторе.
В начале семидесятых он работал в тех в местах, и как любитель-альпинист совмещал полезное с приятным. Совершая с геофизиком Борисом Резниковым восхождение на пик Совнаркома Киргизии, коллекционер минералов сразу обратил внимание на необычные сульфидизированые горные породы у подножья ледника. На обратном пути альпинисты захватили с собой образцы с включениями кристаллов пирита и какой-то радужно желтой побежалостью. Позднее лабораторный анализ показал сверхвысокое содержание золота в этих пробах. Открытие Бориса сначала казалось мне вполне заурядным событием, да и говорил он обо всем этом как-то буднично. Ну, нашел и нашел, мало ли на Тянь-Шане месторождений, однако, по мере того как разрастались запасы гигантской золотой кладовой Кумтора, я стал завистливо подшучивать, что судьба свела меня с великим первооткрывателем Кыргызстана. Когда в начале девяностых начались шумные награждения причастных и непричастных к открытию Кумтора, про моего друга никто не вспомнил. Правда, получивший звание первооткрывателя месторождения Борис Резников упоминал в мемуарах о первостепенной роли в выдающемся открытии своего тезки, объясняя несправедливость советскими лимитами. Тогда из Москвы по разнарядке выделили всего одно место на звание первооткрывателя. «Мир не справедлив и равнодушен», — досадовал я на необъективное замалчивание заслуг своего друга. Ну ладно не наградили, так зачем-то и вовсе исказили историю. Об открытии крупнейшего золоторудного месторождения Кыргызстана стали рассказывать байки, что вертолет с геологами случайно сел на рудное поле.
Вновь детские мечтания о сенсационных находках неожиданно нахлынули на меня, когда я прочитал в «Вечерке», что ведущий киргизский археолог Дмитрий Винник в районе высокогорного золоторудного месторождения Кумтор обнаружил могильник подобный Пазырыкскому. Я потерял покой. Вот он, возможно, единственный дарованный Фортуной шанс в жизни прикоснутся к открытию века! Захотелось, во что бы это не стало, принять участие в археологической экспедиции, результаты которой, несомненно, потрясут весь научный мир. Но как попасть в закрытую для простых смертных территорию? Я позвонил Валентине Дмитриевне Горячевой, начальнику археологической экспедиции, с которой несколько полевых сезонов во время отпусков раскапывал Краснореченское и Буранинские городища. Валентина Дмитриевна ничего о предстоящей экспедиции на Кумтор не знала и посоветовала обратиться за помощью к академику Владимиру Михайловичу Плоских.
До тех пор я встречался с Владимиром Михайловичем лишь однажды, когда участвовал в раскопках ханского дворца на Краснореченском городище. Он прибыл с проверкой хода археологических работ, как непосредственный шеф Валентины Дмитриевны. Горячева засуетилась, визиты начальства, как правило, ничего хорошего не сулят и быстро организовала по этому поводу небольшой пикничок на открытом воздухе. В кампанию пригласили и меня, хотя Владимир Михайлович выразил взглядом неудовольствие, зачем, мол, приглашать на застолье рабочего. Валентина Дмитриевна проинформировала шефа, что я главный инженер изыскательского института, хотя в то время я занимал должность главспеца буровой партии. Пили мы спирт, которой начальнику экспедиции выдавали якобы для дезинфицирования рук при вскрытии древних захоронений. Владимиру Михайловичу ратификат как-то не пошел и его слегка передернуло:
— Валентина Дмитриевна, надо его чуток разбавить, — поперхнулся он.
У меня же имелся богатый геологический опыт употребление спиртного. Свободно залив спирт вовнутрь и, не поморщившись, я сообщил, что спирт, по всей видимости, и так достаточно хорошо разбавлен. Академик посмотрел на меня с интересом. Вторая рюмка, поднятая за удачный полевой сезон, пошла тоже легко. Как мне показалась, после этого шеф смотрел на меня с явным уважением. И хотя с той встречи прошло около десяти лет, я надеялся, что академик меня вспомнит и поможет.
В кабинете Владимира Михайловича выяснилось, что поезд уже ушел, экспедиция неделю работает на Кумторе, но не от Академии Наук, а от Национального университета. Финансирует их канадская золоторудная компания и потому поспособствовать в моих устремлениях шеф оказался не в силах. Самое интересное, что руководил экспедицией мой знакомый Куватбек Табалдиев, и если бы я обратился к нему заранее, то мою поездку можно было как-то устроить.
Из Академии Наук я отправился прямо в головной офис «Кумтор оперейтинг компани» с деловым предложением отправить меня в экспедицию. Молодой клерк долго и внимательно выслушивал меня, искренно пытаясь найти хоть одну зацепку для исполнения сумасбродного желания.
— Вы, археолог?
Я повертел головой
— Нет, так зачем вы хотите поехать в экспедицию?
— Хочу поработать.
— Но начальник экспедиции не запрашивал дополнительную рабочую силу.
— Тогда могу поехать на экскурсию, за свой счет, — настаивал я.
— Это закрытая для посещений промышленная зона. Для въезда в неё нужны веские причины или лучше письменная заявка, организации или фирмы, — вежливо и терпеливо объяснял мне клерк.
Вдруг меня осенило, я придумал, кто может мне помочь, конечно же, пресса. Скомкав окончание разговора с сотрудником Кумтора, и поблагодарив его за идею, я помчался в «Вечерний Бишкек», к редактору Владимиру Козлинскому.
— Есть сенсационный материал, – выпалил я ему прямо с порога. — На Кумторе начались раскопки скифских курганов и, по моим данным, там предполагается грандиозное открытие мирового уровня, если вы меня туда командируете, то вам гарантирован подробный материал на первую полосу.
Судя по всему, редактора мои восторженные обещания не вдохновили:
— С какой это стати, впрочем, мы планируем послать туда девочку-журналистку поближе к окончанию полевого сезона.
— Что вы, это информационная бомба, надо опередить все другие газеты, для достойного представления этого открытия, — давил я, зная слабую сторону пишущей братии всегда оказываться первыми на месте событий.
Редактор уступил ураганному натиску и через четверть часа я держал в руках письмо редакции, с просьбой оказать содействие внештатному корреспонденту для освещения хода археологических работ на Кумторе.
Я снова побежал к кумторовскому клерку.
— Ну, это совершено меняет дело, — участливо улыбнулся он и отправился с письмом к руководству.
Вернулся он быстро с приятным известием. Как раз завтра рано утром на месторождение вылетает группа высокопоставленных канадцев. Нашлось место и для прессы. В тот миг на земле не нашлось бы человека счастливее меня. Моя душа пела. Я лечу, на Кумтор и уже завтра я буду извлекать из не бытия древние артефакты скифской эпохи.
Дальнейшие события происходили как во сне, лишь только, огромный полупустой автобус довез нас до трапа, как завелся двигатель и самолет вырулил на взлетную полосу. Через час из знойного лета мы оказались в прохладном высокогорье, и тут неожиданно сказка кончилась. От резкой смены высоты у меня страшно разболелась голова. Тошнота подступала к горлу. Ни завтракать, ни обедать и даже ужинать не хотелось, не помогали и таблетки, предложенные кумторовскими эскулапами. Назойливая мысль крутилось в раскалывающейся голове: «Вот умру и не узнаю результатов археологических поисков». Потому вечером к возращению археологов с объекта я сразу попытался выведать у Табалдиева — что же они нашли? Спокойный и немногословный Куватбек сообщил, лишь, курганы оказались более поздними, чем предполагалось, впрочем, завтра я сам все узнаю.
На следующее утро голова прояснилась, появилась возможность соображать и предвкушать сладостное мгновения лицезреть своими глазами курганы тюркской знати. Но то, что я увидел, не просто разочаровало меня. Это очень слабое выражение. Я был смят, подавлен и потерян. В захоронениях тюркских кочевников присутствовал довольно скудный материал: раздавленный керамический сосудик, наконечники стрел, обломки седла. Куватбек не без гордости принялся демонстрировать находки и рассказывать об их научной ценности, я же видел только человеческий костяк и кувшинчик в изголовье.
— О чем писать? Обычный погребальный инвентарь, сенсацией и не пахнет! «Столько усилий потрачено впустую, к тому же и чуть не умер на высокогорье и все зря», — думал я, бессмысленно кружа вокруг могильника, пока археологи расчищали и фотографировали костяки.
Ко мне подъехал на лошади чабан, молодой парень лет тридцати:
— Золото Чингисхана копаете?
Я начал объяснять, цели и задачи экспедиции.
— А вот километрах в двадцати от сюда возле водопада есть каменная кладка, там и кирпичи древние валяются, — сообщил он, как бы между прочим.
Я подозвал Табалдиева, чабан повторил ему сказанное и объяснил, как туда добраться.
На следующее утро весь наш отряд отправился в указанное место. Найти его оказалось несложно. На южном прогреваемом солнцем склоне, защищенном невысокой грядой от жестких ветров, недалеко от шумного водопада на зеленой площадке хорошо просматривались мощный фундамент, сложенный из каменных глыб. Метрах в тридцати виднелся еще один квадратный оплывший вал, видимо загон для вьючных животных. Предназначение сооружение определили сразу. Это средневековый караван-сарай, пожалуй, самый высокогорный из известных приютов для усталых путников на неизведанном ранее участке Великого Шелкового пути. Зачистка верхнего слоя сразу принесла интересный археологический материал. Куватбек расставил своих сотрудников по местам и работа закипела. Я тоже включился в поиски, освобождая от временных наслоений один из залов.
Материал для статьи набрался великолепный. Я сфотографировал мощный фундамент, яркие фрагменты средневековой посуды, расписал значение для науки открытие высокогорного караван-сарая, а для туристов нового археологического объекта для посещения. Статья получилась, как и обещалось сенсационной, хотя на первую полосу и не потянула.
Редактор даже пожал мне руку.
— Неплохо получилось, а как его фамилия? Ты здесь не указал.
— Чья? – не понял я о ком идет речь.
— Но того парня чабана, который открыл этот караван-сарай?
Ответа у меня не нашлось.

Ключ к кладу

Клад я нашел, когда почти стемнело. Полевой сезон на Краснореченском городище подходил к концу, предстояло лишь законсервировать раскоп на цитадели. Прежде чем снова присыпать грунтом зачищенные и отснятые на план строения начальник археологической экспедиции Горячева Валентина Дмитриевна пригласила меня обследовать памятник средневековья с помощью металлоискателя. С Валентиной Дмитриевной я познакомился тридцать лет назад, когда в молодости, как помнит читатель, увлекшись археологией, принимал участия в раскопках Краснореченского и Буранинского городищ. Археологом я так и не стал, но как-то по случаю, находясь в Америке, приобрел профессиональный металлоискатель и иногда по выходным выезжал на поля и в ущелья собирать артефакты, которые в огромном количестве остались от бурной многовековой жизнедеятельности в нашем благодатном краю. Пару часов я пролазил по раскопу, тщательно зондируя прибором полы и стены, но безрезультатно, если не считать бронзового обломка поясной бляшки. Валентина Дмитриевна со студентами-практикантами засобиралась в город, а я остался, чтобы часок-другой побродить по окрестным полям.
Первый достойный внимания писк прибор издал как бы нехотя. Пришлось кружиться вокруг этого места, пока новый более четкий сигнал не подтвердил, что где-то на небольшой глубине покоится кусочек бронзы. С замиранием сердца я откопал медно-свинцовый караханидский дирхем середины XI века. Изготовлен он был весьма небрежно, да и время наложило на него свой отпечаток, покрыв денежный знак толстым слоем окислов. Держава династии Караханидов во времена рассвета простирала границы от Кашгара до Бухары. Вначале своего существования она выпускала высокопробные золотые динары и серебряные дирхемы, но междоусобные раздоры, сопутствующая им инфляция и, разразившийся в Средней Азии «серебряный кризис», привели к порче монет, когда дефицитный металл лишь тонкой пленкой покрывало медно-свинцовое ядро. Дальше дела с чеканкой дирхемов пошли еще хуже. Серебра в монетный сплав не добавляли, а вот тираж возрос многократно. Так как обесцененные дирхемы не вызывали доверие у населения, то их припрятывали до лучших времен. Таких крупных кладов в Кыргызстане найдено более десятка. Научная ценность этих монет невелика, поскольку неустойчивый сплав за тысячелетие успел разложиться, и прочитать на них надписи не представляется возможным. Хорошей сохранности монеты с читаемой легендой встречаются крайне редко. Не вызывают интереса кусочки металла с неровными краями и у коллекционеров.
Следующий дирхем оказался в метре от первого, а потом — словно прорвало, — прибор чирикал при каждом взмахе. Я копал, не переставая и не замечая течения времени, скоро карман приятно оттягивали несколько горстей средневековых дирхемов. В минуту передышки я выпрямился, чтобы расслабить уставшую спину. Пашня, изрытая мелкими ямками, предстала перед моим взглядом в виде плантации семейства огромных кротов. По форме этот полигон напоминал равнобедренный треугольник. Неожиданно меня осенило, если при пахоте плуг разнес клад, то его ядро должно находиться на одной из вершин, и я сосредоточил поиски в районе, где частота лунок была максимальной. И действительно металлоискатель вдруг протяжно замычал, указывая на большое скопление цветного металла. Лопата на глубине тридцати сантиметров зачерпнула с полсотни металлических кружков, но разобрать, что это за монеты не представлялась возможным. Солнце давно ушло за горизонт, и сумерки становились все гуще. Склонившись над ямкой, я нащупал края внушительного размера сосуда, горловину которого вместе с частью монет зацепило при вспашке. Присыпав ямку и свернув прибор, я отправился на трассу ловить попутку до города.
Поздно вечером я позвонил Валентине Дмитриевне и, рассказав о найденном кладе, предупредил, что не смогу ей помочь в его извлечении, так как на утро у меня назначена важная встреча.
— Хорошо, я приглашу практикантов, чтобы они его откопали. Ты его просмотрел? Там только медно-свинцовые дирхемы или есть что-нибудь из вещей? — поинтересовалась начальник экспедиции.
— Нет, не успел, уже стемнело.
— На дне кувшина могут быть серебряные дирхемы. Помнишь случай, когда Мэлис Оморов откопал на городище в Кара-Балта крупный сосуд с дирхемами. В том кладе фамильные сбережения накапливались не одно десятилетие. В нижней части горшка лежали полновесные дирхемы из чистого серебра, над ними посеребренные, а сверху медно-свинцовые. Получился такой слоеный пирог из караханидских монет, собранных во времена развития «серебряного кризиса».
Я еще раз заверил Валентину Дмитриевну, что, к сожалению, не успел проверить состав клада и положил трубку.
Ночью мне не спалось. Ну почему я не просмотрел содержимое горшка? Возможно, и в моем кладе тоже хранились серебряные или даже золотые монеты. Судьба преподнесла мне царский подарок, а я так бездарно им распорядился, не удосужившись посмотреть содержимое. Поступил как строптивая барышня, отшвырнувшая презент, не пожелав развернуть обвертку. Сразу полезли липкие мысли о полагающемся вознаграждении за найденный клад, если в нем хранились изделия из драгоценных металлов. А что если утром кто-нибудь откопает его. Изрытый участок виден издалека, да и ямка с кладом лишь слегка присыпана. Пока Валентина Дмитриевна будет собирать своих студентов, пока найдет транспорт, какой-нибудь пастух выроет сокровища и ищи потом ветра в поле…
Одним словом, ранним утром я снова был на городище. Археологов я дожидаться не стал, а опустившись на четвереньки, принялся пригоршнями доставать монеты из кувшина, ссыпая их на свою штормовку, которую расстелил рядом с ямой. Я торопился, опасаясь быть застигнутым на «месте преступления». Действительно для случайного прохожего картина представлялась весьма подозрительной: посреди огромного поля в семь часов утра какой-то мужик копает яму. Но к счастью никто не подошел, и я выгреб все содержимое горшка. Куча медно-свинцовых дирхемов оказалась довольно внушительной — около двух ведер. Чтобы не терять время на перекладывание я подтащил штормовку с монетами к краю ямы и ссыпал их обратно в кувшин. Заровняв раскоп и воткнув палку-ориентир для археологов, я поспешил на трассу, где остановив раннюю маршрутку, поехал на работу. Стыд за неуемное любопытство и меркантильные мыслишки о вознаграждении неприятно будоражили совесть.
День, начавшийся так неудачно, не клеились и далее. Важная встреча, запланированная на утро, сорвалась. Уезжая спозаранку из дома, я оставил ключ от сейфа и, как назло, пришло несколько комитентов получить деньги за реализованный товар. К вечеру на работу позвонила Горячева.
— Срочно приезжай в университет, мы там такое нашли! Ахнешь!
— Что именно? — заволновался я.
— Приедешь, узнаешь, — загадочным голосом произнесла Валентина Дмитриевна и связь прервалась.
Неужели утром в спешке я не заметил среди медно-свинцовых монет золотые динары, — мучился я в догадках, пока на такси добирался до университета.
Валентина Дмитриевна сидела одна в комнате, отведенной под археологический музей.
— Ну, Александр, и задал ты нам задачу. Там этих монет оказалось около четырех тысяч, а я поехала с тремя студентками. Пока выкопали эту корчагу все руки измозолили. Клад, конечно, рядовой для караханидского времени, но я уже нашла в нем несколько монет отличной сохранности, думаю, что арабисты-нумизматы помогут нам с их атрибуцией.
— А что еще обнаружили? — нетерпеливо спросил я.
— Да, на самом дне кувшина мы нашли довольно странный предмет. Девочки мои прямо обалдели, стали строить версии одна нелепей другой. Как могла эта вещь так хорошо сохраниться за тысячу лет, и как она походит на свои современные аналоги. Признаться, поначалу я тоже была удивлена и огорошена, а потом догадалась о природе её происхождения. Это твой? — Валентина Дмитриевна протянула ключ от моего сейфа.

Примета

Вообще-то в приметы я не верю, разве только что в одну. Не мною замечено, что при сборах на ответственное мероприятие, связанное с охотой, рыбалкой или поисками не дай Бог услышать пожелание удачи. Это гиблый номер. В таких случаях можно спокойно возвращаться домой и лежа на диване смотреть телевизор или как говорят рыбаки — сматывать удочки. На это совпадение, происходящее почти со стопроцентной вероятностью, обратил внимание Саша мой партнер по поискам кладов. По выходным мы иногда выезжаем с ним побродить с металлоискателем по полям вокруг средневековых городищ в Чуйской долине, а летом, когда поля засеяны, по ущельям, где в древности пролегали караванные тропы. Саша даже пару раз коварно злоупотреблял этой приметой, когда мы с супругой Валентиной ездили на разведку перспективных полей без него, то он звонил на сотку и желал нам удачи. Естественно, что тогда мы ничего не находили.
В то утро Александр позвал нас с супругой обследовать недавно скошенное поле примерно в двух километрах от Акбешимского городища. Я уже закинул за плечи рюкзак, из которого торчали две штанги металлоискателя, когда супруга попросила захватить попутно пакеты с мусором. У помойных баков стояли мужчина и женщина, сортирую по огромным сумкам пустые бутылки, макулатуру и прочие предметы пригодные для сдачи в приемные пункты вторсырья. Я протянул пакет, в котором находились пластиковые бутылки, молодой, но уже изрядно испитой, даме.
— Смотрю, вы на рыбалку собрались? Удачи вам, — с благодарностью сиплым голосом произнесла она.
— Дура, ты, дура! — оборвал её напарник, — Надо говорить «ни пуха, ни пера», а то клева не будет.
Согласно примете можно было с чистой совестью возвращаться домой. Но яркое утро гарантировало прекрасное продолжение дня, и мы сели в машину уже дождавшегося нас Александра. Молодая алкашка никак не выходила у меня из головы, и я рассказал о встрече с ней своим попутчикам, не обмолвившись ни словом о только что полученном напутствии.
— Это как надо опуститься и не уважать себя, чтобы ковыряться по мусорным бакам, никакая нужда не заставила бы меня рыться по помойкам, — с пафосом произнесла моя супруга. И почти сразу разговор перешел на более приятные темы о грядущих находках.
Погода благоприятствовала поискам, нежаркий осенний день, чистый воздух предгорий и дружная компания — что еще надо для отдыха. Вспоминая злосчастную примету, я уже ни на что не надеялся, лениво махая металлоискателем. Саша бегал со своим прибором по участку, хаотично меняя направления, а мы с супругой действовали согласно инструкциям кладоискателей, системно обследуя поле, двигаясь вначале вдоль а потом поперек. Но, ни у нас, ни у Александра достойных находок не встретилось.
После обеда пожилой чабан верхом на лошади пригнал отару попастись на стерне.
— Ну, что вы тут нарыли? — поинтересовался он.
Валентина стала демонстрировать ему горсть мелких обломков бронзовых изделий.
В этот момент протяжный сигнал металлоискателя указал на наличие крупной находки на большой глубине. После того как я снял грунт на штык лопаты и проверил лунку еще раз, прибор выдал информацию, что предмет железный. Следовало закончить поиски, но поскольку чабан внимательно наблюдал за моими действиями, я решил докопаться до конца, разрыв огромную яму.
— Кстати, это моё поле, если золото откопаете, мне половину отдадите, — предупредил он.
С полуметровой глубины я извлек совковую лопату искореженную плугом и внимательно осмотрев, протянул её хозяину поля.
— Можете забрать себе.
Чабан с досады сплюнул, и его лицо выражало, если не презрение, то уж точно — недоумение по поводу действия городских придурков, собирающих на его участке металлолом, который на любой свалке можно найти килограммами. Уехав на другой конец поля, он нас больше не беспокоил.
Я хотел засыпать яму, когда жена сунулась её прозвонить. К моему удивлению прибор снова призывно заверещал, но теперь индикатор указывал на наличие бронзы. Копнув еще раз, я выкинул на поверхность горсть медно-свинцовых караханидских дирхемов.
Монеты залегали в мягком желтом суглинке тонким слоем. Пока мы с Александром расширяли и зачищали края раскопа, Валентина, сидя в яме, легко выковыривала монеты ножом. Постепенно обозначился и контуры древней ямы диаметром около метра, в которую в средневековье кто-то припрятал свои сбережения. Для транспортировки клада пришлось снять с головы солдатскую панаму. Солидная горка из монет в шляпе смотрелась великолепно, но к сожалению время не пощадило медно-свинцовые дирхемы. Окислы разрушили не только монетное поле, уничтожив ценные надписи, но и проникли в их ядра, отчего монеты распадались на части. Закопав яму, мы засобирались обратно в город. Примета сработала, ничего интересного найти в этот раз нам не посчастливилось.
— Обидно, что монеты не сохранились, — выразила сожаление Валентина по дороге домой.
— Это потому что они оказались в агрессивной среде, — не подумав, ляпнул я.
— Как это? — заинтересовалась Валя.
— Да просто, — пояснил бесхитростный Александр, — мы раскопали бадраб, проще говоря, выгребную яму.
— Вы что хотите сказать, что я рылась в древнем туалете!?
Хохотали мы всю оставшуюся дорогу.

Удача новичка

Этот клад я искал в течение семи лет, а его нашел мой хороший знакомый коллекционер Алик Бакеевич, впервые взявший в руки металлоискатель. Одно время высокопоставленный чиновник, а сейчас начинающий пенсионер он немного стеснялся своей юношеской страсти к поискам и открытиям. Однако, наслушавшись моих баек о приключениях и находках, не удержался и заказал за рубежом металлоискатель последней модели. Помочь Алику Бакеевичу освоить навыки кладоискательства вызвался наш общий друг Андрей, не имеющий своего металлодетектора, но обладающий в этом деле небольшим опытом. Для испытания прибора мы отправились на Акбешимское городище, а точнее на окрестные поля вокруг него. Наша команда поисковиков строго придерживается правила — на городища, охраняемые государством с металлоискателями не заходить. Андрея всю дорогу интересовала только одна проблема, как будем делить найденные сокровища, поровну или по справедливости. В конце концов, решили: все находки из золота забирает Алик Бакеевич, серебро достается Андрею, а мне оставалось довольствоваться изделиями из бронзы. Мне достался беспроигрышный вариант, поскольку серебро и золото на наших городищах находят крайне редко. Район Акбешимского городище мы выбрали не случайно, в средневековье на этом месте располагался город Суяб — столица трех тюркских каганатов, где-то здесь же находился и первый в Семиречье монетный двор.
История возникновения денежного обращения в Семиречье — тема моей кандидатской диссертации. Литые бронзовые монеты, появившиеся во времена правления Тюргешского каганата в начале VIII века, известны трех размеров, но надпись, или, выражаясь на языке нумизматов, легенда, на них идентична. На монетах не проставлялся год выпуска, что давало ученым почву для жарких дискуссий об их датировке. Обработав более двух тысяч раннесредневековых монет, я составил новую хронологию их выпуска, в основе которой лежала инфляционная теория. Другими словами, использовалась устоявшаяся в веках закономерность, что со временем деньги дешевеют, и соответственно монеты уменьшаются в размере и весе, или изготавливаются из менее ценных сплавов. Это правило исправно работает, начиная с античных времен и до наших дней. Вот я и доказывал, что сначала выпускались крупные тяжелые монеты, потом — облегченные и к концу VIII века — совсем уже легковесные. Мои оппоненты придерживались других взглядов, полагая, что монеты разных размеров выпускались одновременно уже на первой стадии денежного обращения, то есть в начале VIII века и представляли собой дробные части основного номинала. Спорить, кто прав, а кто искренне заблуждается, мы могли до бесконечности, отыскивая слабые стороны в рассуждениях противников. Единственное, что поставило бы жирную точку в этих спорах — клад, где крупные, или, наоборот, мелкие монеты находились бы вместе с каким-нибудь хорошо датируемым предметом. Вот такой клад я и искал целых семь лет. Естественно, что меня тянуло на Акбешимское городище — бывший торговый центр, где вероятность найти подтверждение моей версии представлялась наивысшей.
Оставив машину около стенда, извещавшего, что въезд на территорию городища строго воспрещен, мы стали барражировать по свободным от посевов полям, не теряя друг друга из вида. Каждый час мы как по команде сходились похвалиться находками и снова расходились в разные стороны. Поначалу Алику Бакеевичу, работавшему в паре с Андреем, особо хвалиться было нечем. Переодевшись в соответствующий сезону камуфляж, он выглядел профессиональным кладоискателем, но как все новички отслеживал любые самые бесперспективные сигналы прибора, азартно выдалбливая лунки в пересохшем грунте и выкапывая обрывки фольги из-под сигарет и железные гвоздики. В отличие от Бакеевича, я нашел пяток тюргешских монет и несколько самых распространенных монет «Кай юань тун бао». Эти китайские цяни выпускались на протяжении почти трехсот лет и послужили прообразом «тюргешек».
— Прибор Алика Бакеевича надо перенастраивать, — оправдывал свою неудачу Андрей, — у него чувствительность очень высокая и потому он реагирует на любую дробинку.
После обеда Андрей присоединился ко мне, а Алик Бакеевич отправился со своим прибором в самостоятельный поиск и я увидел, как он вышел на восточный склон крепостной стены.
— Табу нарушаете, Алик Бакеевич, — замахал я ему.
— Я же внутрь не лезу тут с краюшку пройдусь, — крикнул он мне в ответ.
А минут через десять он сам начал махать нам рукой, что могло означать, неординарную находку. И, действительно, в руках Алик Бакеевич держал 4 мелкие слипшиеся монеты. Диаметр их составлял всего шесть-семь миллиметров, а в центре находилось квадратное отверстие. Вес каждой из монеты не превышал десятой доли грамма — свидетельство крайней степени инфляции, сделать монеты мельче и дешевле уже не представлялось возможным. Однажды я публиковал такие монеты и даже пытался внести их в книгу рекордов Гиннеса, как самые дешевые монеты во все времена существования металлических денег. Отыскать на городище такие крохи мог только суперудачливый человек или высокочувствительный прибор Алика Бакеевича.
— Если монеты слиплись, где-то поблизости должен быть клад, — уверено заявил я.
Действительно, чуть выше сигнал повторился, но сейчас он зацепил сразу несколько мелких тюргешских монет. Сердце моё билось все чаще. Монеты залегали на небольшой глубине, на площади около двух квадратных метров. Глубже и за пределами этой площади монет найти не удалось. Визуально мелкие монеты в грунте обнаружить было невозможно, даже когда они находилась на ладони. Если прибор показывал на их наличие, приходилось перетирать все мелкие комочки. Наша команда, склонившись вокруг ямки, просеивала сквозь пальцы извлеченный грунт и вновь проверяя его прибором. Весь клад уместился на ладони, хотя удалось собрать более пятидесяти мелких и средних «тюргешей» и с десяток крохотных монет без легенд. Поколдовали мы над ямкой почти до заката и возвращались домой, когда уже темнело.
— В следующий раз бронзу выбираю я, — начал разговор Андрей.
— Ну что молчишь, доцент, — обратился ко мне Алик Бакеевич, — доволен? Небось, обдумываешь сенсационную статью про сегодняшний клад.
— По большему счету, этот клад ни дает ничего нового, только подтверждает, что монеты находились в обращении все вместе, причем во времена денежного кризиса, но остается нерешенным главный вопрос — когда? Я уверен, что это происходило в конце VIII века, только как это доказать. Вот если бы в кладе нашлась китайская монета с точно установленной датой выпуска. Вот тогда мы бы говорили о научном открытии.
— Постой, а ведь была же какая-то китайская монета, я её первой нашел еще до того как вас позвал, а потом на этом же месте поднял и слипшиеся.
— Не видал я среди монет китайской.
— Она наверно осталась у меня в камуфляже, — Бакеевич остановил свой джип и пошел проверять многочисленные карманы маскировочных брюк, но монеты там не оказалось. Не отыскались она и среди других находок.
— Я точно помню, поднимал китайскую монету, — продолжал Бакеевич. Я тогда удивился, какая она необычная, такой я раньше не видел, и еще подумал: как бы не потерять. И вот, гляди, какая незадача.
— А вы не заполнили начертание иероглифов, — включился в наш диалог Андрей.
— Иероглифы как иероглифы. Да и грязная она была, не разберешь.
Мое настроение упало до нуля. Я погрузился в траур.
— Не беспокойся, найдется она, если я её там потерял, в следующее воскресенье обшарим все вокруг приборами и отыщем.
Алик Бакеевич подвез меня до самого дома. Мы прощались, когда у Бакеевича зазвонила сотка, вынув телефон из футлярчика, он стал разговаривать с каким-то недогадливым собеседником: некоторые фразы повторялись многократно, и разговор, судя по всему, предстоял долгий. С благодарностью пожав напоследок Бакеевичу руку, я пошел к подъезду.
— Саша, постой! — окликнул меня Алик Бакеевич. — Вот она! Я вспомнил: тогда тоже звонил телефон, я машинально, чтобы не потерять монетку, сунул её в чехол от сотки.
Я снова протянул ему руку, и он вытряхнул мне на ладонь китайскую монету. Это была Цзянь чжун тун бао 780 года выпуска.

Казна Якуб-бека

Если бы клиент приехал на троллейбусе, возможно бы я отнесся к его словам скептически, но он подкатил к нашему офису на «Лексусе». Мы невольно подмечаем все подъезжающие иномарки через большие окна, выходящие на автостоянку, хотя обычно ею пользуются покупатели двух крутых бутиков, находящихся по соседству, но этот респектабельный восточного типа сорокалетний мужчина позвонил в нашу дверь.
— Мне Вас порекомендовал один уважаемый человек. Просьба у нас сугубо конфиденциальная. Меня зовут Рахим, я бизнесмен, — коротко по-деловому представился он.
Я отправил супругу приготовить кофе, чтобы не смущать клиента лишним свидетелем, и, кивнув ему на кресло, присел напротив.
— Хотелось бы узнать стоимость старинных золотых китайских монет, — продолжил он.
— Нет проблем, они с вами? Давайте посмотрим!
— Поймите меня правильно, это не только моя тайна, монет у меня с собой нет и разговор пока предварительный, я просто хочу узнать, сколько они примерно будут стоить?
— В таком случае я вряд ли смогу вам помочь. Ведь каждая монета оценивается индивидуально в зависимости от редкости, сохранности и спроса. К тому же, насколько мне помнится, Китай золото в денежном обращении не использовал, — терпеливо объяснял я, хотя интерес к клиенту уже стал пропадать.
— А если там золотые тилло или тилля? Не знаю как правильно,— неожиданно прервал меня Рахим.
— Там… это где? — Я вновь был заинтригован.
— Ладно, только это между нами, мы нашли клад, и хотели проконсультироваться, как нам с ним поступить: сколько мы получим, если, к примеру, сдадим его государству?
— И сколько вы получите, если его не сдадите, — попытался скаламбурить я, но клиент шутку не оценил. Я стал подробно цитировать гражданский кодекс: все клады, относящиеся к памятникам истории и культуры, подлежат обязательной сдаче государству, а находчик получает половину от его стоимости. Вот только есть маленькая недоработка в этом положении. Как оценивать клад? Обычно его забирают музеи по цене лома драгоценного металла, хотя коллекционная стоимость монет порой на порядок выше. — И много там монет?
— Более тысячи. А если их продавать коллекционерам? — не унимался клиент.
— Бишкек город маленький, такую партию монет наши нумизматы не осилят, для нас продажа и десятка золотых монет эпохальное событие, — пояснил я.
— Как раз со сбытом у нас проблем нет, мы уже договорились с шейхом из Арабских Эмиратов, он заберет все оптом, к тому же у него дипломатический паспорт. Мы только хотели проконсультироваться, чтобы не продешевить.
Мне стало обидно, как малышу, которому показали красивую игрушку и тут же спрятали её в дальний ящик. Ясно, как Божий день, что найденный клад бесследно канет в Лету, но я всё же поинтересовался — просто ради праздного любопытства: где и как находят такие сокровища?
Клиент словно ждал этого вопроса, отхлебнув кофе, принесенного моей супругой, начал вдохновенно рассказывать:
— Мои предки жили в Кашгаре, и состояли в близком родстве со знаменитым Якуб-беком. Вам, наверно, известно, что это он с помощью кокандцев основал уйгурское государство Джеты-шаар, что переводится как Семиградье. В состав этого государства входила почти вся территория современного Синьцзяна. Дед мой рассказывал, что наш предок называл себя Бадаулетом — «Счастливчиком» и был хитрым, жадным и, естественно, очень богатым. Присоединяя к своим владениям дунганские города, он их грабил без стеснения, отбирал земли, называя их казенными, и затем по нескольку раз перепродавал тем же хозяевам. Гарем Якуб-бека состоял из 300 жен. Кроме того, ежедневно ему на выбор доставлялось до 20 красивейших девушек Кашгара… Согласитесь, — подмигнул он мне, — действительно «Счастливчик». После смерти Якуб-бека в его государстве началась свара между претендентами на престол. Кокандские солдаты покинули Кашгар, и, воспользовавшись этим, Китай в 1878 году захватил и уничтожил Джеты-шаар. Один из сыновей Якуб-бека со своими приближенными, прихватив казну в 30 тысяч тиллей, через Нарын ускользнул в Киргизию. Беженцы обзавелись хозяйством и довольно долго проживали в поселке «N». (Рахим сообщил название, но я его по причинам, которые станут понятны в дальнейшем, не привожу). Еще до Октябрьской Революции кто-то из местных прознал о золоте и подговорил сельчан перебить чужаков, а золото поделить. Однако родственников предупредили или они сами почувствовали опасность. Спешно зарыв остатки казны, верхушка нашего рода вновь перебралась в Синьцзян. Более ста лет тайна клада передавалась от отца к сыну. В советское время приехать за сокровищами никто не решился, а вот сейчас мой далекий родственник потомок тех переселенцев прибыл с точной схемой...
— Вы так сразу бы и сказали, что это монеты Якуб-бека! Их можно назвать китайским с большой натяжкой, — достав американский нумизматический каталог, я зачитал следующие данные: золотые тилло выпускались в последние четыре года правления Якуб-бека и оцениваются примерно по тысячи долларов за штучку. Считайте сами по скромным прикидкам, ценность клада, переведенная в долларовый эквивалент, превышает миллион. Так что вашему шейху придется раскошелиться. В любом случаи, мне надо их посмотреть, — начал повторяться я, лелея слабую надежду сделать описание клада и опубликовать случайно найденные сокровища.
— А что на их смотреть? Все они вроде бы одинаковые.
— Если вы принесете монеты их можно оценить точнее, и, скорее всего, дороже, — повторил я еще раз, но уже без всякой надежды. Договорились мы встретиться через неделю.
Прошла неделя, другая, месяц, а клиент не появлялся. Я честно хранил доверенную мне тайну, находясь под впечатлением сведений о гигантском кладе. Мой ум будоражили безумные фантазии, как можно потратить такую уйму денег. Везет же некоторым, ведь в этом поселке неоднократно с металлоискателем бродил и я, и несколько раз собирал на его окраине мелкие кашгарские серебряные мискали этого периода. Тогда я еще удивлялся, как они сюда попали. Теперь всё становилось на свои места.
Наша вторая встреча с Рахимом произошла совершенно неожиданно. Один мой знакомый нашел в рекламной газете информацию о продаже глубинного металлоискателя, а поскольку сам он с этой техникой не знаком, то попросил меня проверить прибор в действии. К моему удивлению он привез меня в поселок N, но еще больше я изумился, когда на пороге солидного особняка нас встретил мой таинственный клиент. Увидев меня, он немного смутился.
— Вот продаю свою технику, пока «крыша» не поехала. Всё лето угробил на поиски клада, денег выкинул немерено, выкупил участок, на который мне указал мой родственник из Кашгара, весь его перерыл, а результат нулевой.
Остается надеяться, что хотя бы легенда о казне Якуб-бека не является вымыслом, и она все еще хранится в окрестностях поселка.

Охранник

Легенду о зарытых сокровищах банды басмачей, лютовавшей в Кетмен-тюбинской долине, в Токтогуле знают многие. Правнук печально знаменитого предка Калычбек Жоранбаев пригласил нас с другом Олегом прозондировать металлоискателем его участок, на котором, согласно семейному преданию, спрятаны награбленные ценности. Но прежде чем отправится на поиски клада мы зашли к ясновидцу и целителю Владимиру Сергеевичу. Олег давно с ним знаком и, часто прибегая к его услугам, получал информацию, где стоит искать, а куда лучше не соваться. Удача всегда сопутствовала Олегу, и он относил это к заслугам колдуна, так в разговорах со мной называл он Владимира Сергеевича.
— За сокровищами собрались, — предвосхитил наше обращение ясновидец.
Мы рассказали ему о приглашении и о басмаческом кладе.
— Сокровища — это всегда боль, кровь и зло. Нормальному человеку для жизни много не надо, всё, что он зарабатывает и получает за свою жизнь, то он и тратит, иногда оставляя детям небольшие сбережения. Как приходит в этот мир голым, так и уходит из него. Происхождение сокровищ связано с насилием, обманами, грабежами и убийствами, когда присваивается имущество сотен и тысяч людей. И все эти обворованные и обесчещенные, а вместе с ними родственники и соплеменники убитых шлют проклятья в адрес стяжателя. Неуёмная алчность злодеев, не знает пределов, захватывая зачастую последние у очень многих, они уже не в силах потратить награбленное за свою ничтожную жизнь, и потому прячут. Нет, ни для детей и потомков, а для себя. Даже уходя в мир иной, они не раскрывают своих страшных тайн. Так и хранятся в горшках с награбленным золотом сгустки человеческих трагедий, замешанные на проклятиях. Горе тому, кто откроет такой клад. Вся негативная энергия, накопленная в этом металле дьявола, обрушится на кладоискателя. Не надо тешить себя надеждами, что, истратив часть не по праву доставшихся сокровищ на благие дела, вы искупите вину изверга, зарывшего клад, и снимите груз проклятий со своих плеч. Ни кому еще клады на крови не приносили счастья и благополучия, — Владимир Сергеевич произносил свою назидательную речь спокойно и так уверено, что желание ехать в Токтогул, да и вообще заниматься поисками кладов прошло само собой.
И все-таки мы поехали, поскольку уже пообещали Кылычбеку и взяли у него небольшой аванс, чтобы не тратиться на бензин, к тому же визит к его родителям лишь одно из звеньев нашего плана по исследованию археологических памятников Кетмен-тюбинской долины. По дороге мы почти не разговаривали, какой-то тяжелый осадок от встречи с ясновидцем давил на сознание. Правильно ли мы поступим, если найдем награбленные сокровища и передадим их наследникам?
Дом Жоранбаевых, построенный задолго до возникшего по соседству города, по современным меркам небольшой, но сделанный на века, стоял на окраине, укрытый в небольшой ложбинке. Время будто не коснулось этой отдельно стоящей усадьбы, только у сохранившейся рядом с воротами привязи для лошадей стояли две иномарки.
Встретили нас радушно. За чаем я обратился к хозяйке дома за подробностями, почему они так уверены, что их предок спрятал сокровища где-то в усадьбе.
— Мама мне рассказывала, когда она еще была маленькой, нашу бабушку сильно покусала собака и даже порвала ей грудь. Врачей тогда не было, и дед взялся лечить её сам, вышел он из дома минут на десять и вернулся с золотыми пластинами. Склеил он бабушке грудь, какой-то древесной смолой и обложил этими пластинами. Когда бабушка поправилась, он эти пластины вынес и скоро вернулся. Так что мы думаем, спрятаны они неглубоко и где-то рядом. Деда убили еще в конце двадцатых годов, бабка осталась с тремя детьми, может потому её в годы репрессий не тронули.
Пару часов оставшегося светлого времени мы с Олегом обшаривали металлоискателями усадьбу. Результаты оказались довольно скромные: несколько довоенных советских монет и пара бухарских теньге начала XX века.
Постелили нам в доме, но я, приученной геологической молодостью крепко почивать в любых походных условиях, развернул свой спальник в машине. Ночью порывами налетал ветер и шел дождь, вызывая сожаления, что не остался спать в доме. Рано утром ко мне в машину пришел Олег. Таким я его никогда не видел, лицо было абсолютно белым, а губы дрожали.
— Зря мы не послушались Владимира Сергеевича. Всю ночь меня пытался удавить какой-то черный страшный призрак. Я и убегал и прятался, а он везде меня находил, садился на грудь и начинал душить. Такое ощущение, что я и не спал вовсе, только когда утром вошла хозяйка, он меня оставил.
За завтраком Олег рассказал матери Калычбека о ночных кошмарах.
— Это охранник сокровищ, — нисколько не удивилась она. Мама вспоминала, когда дядя пытался найти клад, его тоже несколько раз душил призрак и потом, когда мой сын копал по всему огороду ямы и его навещало какое-то ужасное приведение.
— Он нам ничего об этом не рассказывал, — тихо произнес Олег и я понял, что хозяйка своей простотой нагнала на него еще больше страха.
Весь день шел дождь, и поработать нам так и не удалось. За ужином разговор снова зашел об охраннике.
— Любимого старшего сына, еще мальчишку, дед брал с собой во все набеги на чекистов. В одной из операций парень погиб, и дед тайком похоронил его, где то на нашей усадьбе, может рядом с его могилой он и зарыл свои трофеи, наказав сыну стеречь их, — словоохотливая хозяйка своими рассказами, отбила у нас последний интерес к поискам сокровищ.
— Я сегодня, наверное, тоже пойду спать в машину, — сказал Олег.
— Да вы не опасайтесь, мы всю жизнь здесь живем, и ничего, Аллах милостив. Есть еще народная примета, говорят, что призраки чеснока боятся, хотите, я принесу, — предложила женщина.
— Давайте, — чуть ли не хором откликнулись мы с Олегом.
После сладкого чая и медовых боорсоков, я смог осилить только парочку долек. Олег съел большую чесночину целиком. Ночью запах в машине стоял соответствующий, и призрак не рискнул заглянуть к нам, хотя по правде и спали-то мы урывками.
Утро было свежим и солнечным. Олег молча перенес в машину свои вещи и приборы.
— Куда это вы собрались? — поинтересовалась хозяйка.
— В город, сигареты у нас закончились, — ответил мой напарник.
Мы подъехали к трассе, направо дорога вела в Токтогул, налево в Бишкек.
— Куда едем? — спросил Олег.
— Домой, — ответил я ему, и камень свалился с моей души.

Золото Манаса

В конце дня мне позвонила из министерства Культуры заведующая сектором историко-культурного наследия Барахан Карымшакова:
— Я включила вас в комиссию по оценке сокровищ из горы рядом с гумбезом Манас, в Таласской долине. Сегодня вечером в «Белом доме» состоится экстренное совещание, а завтра утром мы должны выехать на место.
То, что я услышал в кабинете руководителя службы по связям с общественностью администрации президента Кыргызской Республики, разум отказывался воспринимать серьезно. Расхитительница гробниц Лара Крофт, со своими неуёмными фантазиями просто отдыхала. Все переплелось в пространной речи белодомовского работника — и сокровища египетских пирамид и тайная комната Манаса с многотомной библиотекой и загадочные лабиринты гуннов, открывающиеся раз в тысячелетие, и то лишь избранным людям. К счастью, — сообщил чиновник, — такие люди нашлись. Грузинские ученые, представители Мировой духовной академии эпохи Водолея, вызвались извлечь сокровища и безвозмездно помочь кыргызскому народу оплатить наши многомиллионные долги. Именно сейчас они ведут раскопки на священной горе Кароол-Дебе на территории Национального комплекса «Манас-Ордо».
Часть приглашенных слушали эту ахинею, опустив голову, другие, в том числе и Барахан, задавали вопросы, серьезно воспринимая свое участие в этом театре абсурда. Мне же терять было нечего, и я скептически выразил свои сомнения о наличие там каких-либо сокровищ. Я рассказал, что неоднократно подниматься на эту гору, и хорошо помню, что весь массив представляет сланцевой останец, пустот в котором не может быть даже теоретически.
— Лабиринты и залы в горе есть, — не слушая моих доводов, продолжал чиновник, подготовив сенсационное сообщение напоследок. — Я сам разговаривал со строителем, который однажды сильно ударил ломом на вершине горы и его инструмент сорвался в пустоту, но это так, к слову. Главное то, что мне сегодня позвонили из Таласа и сообщили, — он сделал театральную паузу и торжественно произнес, — Найден вход в лабиринт! Все раскопки естественно приостановлены согласно предварительной договоренности с грузинскими археологами. Решено направить комиссию специалистов, которые должны войти вмести с ними в сокровищницу, все там осмотреть и описать, но надо соблюдать осторожность, внутри возможны разнообразные ловушки, в том числе и бактериальные, я предлагаю включить в комиссию и врача.
— Психотерапевта, — не удержался я.
— Нет, — не понял моей иронии чиновник, — вирусолога, и еще надо включить в комиссию толкового юриста, знающего международные право, иначе грузины могут потребовать от нас несоразмерный процент за свои услуги.
Транспорт для комиссии по извлечению многомиллионных сокровищ не предоставили, и мы отправились в Талас на маршрутном такси. Должен признаться встретили нас на высоком уровне, разместили в гостинице, накормили, и мы в тот же вечер устремились к заветной цели — к входу в сокровищницу.
На северном склоне Кароол-Дебе зияла внушительных размеров траншея, пройденная в естественных суглинистых грунтах и вскрывшая вертикально залегающие сланцевые породы. Сланец оттого и получил свое название, что отслаивается небольшими пластинками. В зоне коры выветривания он легко разбирался вручную, и рабочие выбрали нишу в рост человека, которая и представлялась как вход в таинственный лабиринт. Выработку прикрывал целый взвод крепких парней, что представлялось вполне логичным: несметные сокровища требовали достойной охраны. Интеллигентного вида грузин, представившийся Виссарионом Хвинтелиани, начал повторять тот же бред, который мы уже слышали, как его другу академику Рони Гогисванидзе всевышний разум указал, что именно здесь сокрыты бриллиантовые деревья с бирюзовыми листьями и бриллиантовая змея, охраняющая 4000 тонн золота.
Члены комиссии безропотно выслушивали откровения, которые снизошли на руководителя экспедиции из созвездия Водолея.
Мне стало скучно.
— Мы зря теряем время, нет там никаких тоннелей, надо сворачивать эти раскопки и разъезжаться по домам, — прервал я его.
— Почему знаешь, что там нет ничего? — насторожился Виссарион.
— Вы по профессии археолог? — вместо ответа спросил я его.
— Нет, я доктор экономических наук.
— А я горный инженер с восемнадцатилетним стажем, а еще кандидат исторических наук, и уже много лет занимаюсь археологией, — обрушил я на него свой послужной список. — Во-первых, это гора естественного, а не искусственного происхождения; во вторых, как специалист, я заявлю, карстовых полостей в сланцах нет и быть не может, а долбить пустоты внутри этого монолита ни в античные, ни в средние века дураков не было.
— Не спеши, зачем ты такой горячий, нас от тоннеля отделяет метр или два. Мы их пройдем за пару дней и обязательно найдем клад, тогда тебе будет ужасно стыдно. Я даже могу поспорить на ящик грузинского коньяка, вход мы завтра откроем.
— Я не пью, — отказался я от заманчивого предложения. — Поймите, мне искренне жаль, и потраченные впустую средства и время, и, главное, ваши надежды на обогащение несколько поколений кыргызстанцев. Поверьте мне, я сам увлекаюсь поисками кладов.
— Так бы сразу и сказал! Хочешь нас спровадить, и вкопать всё сам.
Дальше спорить было бесполезно.
Заключение нашей комиссии не было однозначным, одни написали, что верят в чудо, и предлагали продолжить раскопки, другие, в том числе и я, высказались категорически против. Председатель комиссии Барахан благоразумно воздержалась озвучивать свое мнение. И все же на основании этого заключения и после громкого скандала с участием правозащитников и молодежной организации, вставшей на защиту священной горы от посягательства иностранцев, премьер издал распоряжение о запрете раскопок.
Через год мне довелось снова побывать на комплексе «Манас-Ордо». Подойдя к уже не кем не охраняемой яме, я с удивлением заметил, что забой продвинулся вглубь горы еще на пару метров. Кто-то продолжает верить в чудо и не теряет надежды найти несметные сокровища Манаса.

«Проклятье фараонов»

О том что «проклятье фараонов» действительно существует, я убедился на собственном опыте. В научном мире постоянно муссируется факт о неожиданных и трагических смертях участников египетской экспедиции, вскрывших гробницы фараонов. Оказывается, способностями насылать невзгоды на нарушителей вечного покоя погребенных обладали не только египетские жрецы. Однако, давайте я расскажу обо всем по порядку.
Однажды в составе Иссык-кульской археологической экспедиции под руководством академика Владимира Михайловича Плоских мне с аспирантом Асаном Торгоевым довелось раскапывать древнее захоронение. В глиняном карьере в местности, называемой Тёш, мы расчищали катакомбу, разграбленную еще в древности. Сохранившийся погребальный инвентарь позволял датировать захоронение гуннским временем или эпохой Великого переселения народов. Захоронение оказалось групповым, в те времена вместе с умершим или погибшим главой семейства хоронили его супругу или наложницу, а иногда их детей и рабов. Один из черепов имел необычную вытянутую форму. Если не знать о древнем обычае: деформировать головы детей у родовой знати, то можно подумать, что это череп инопланетянина. Неожиданно начавшийся дождь прервал нашу работу. Наспех мы присыпали погребенье, забрав череп «инопланетянина» для антропологического изучения. Он и сейчас стоит в музее Славянского университета, и студенты шутливо называют его «Бедный Йорик». Мне этот экспонат не нравится вовсе, и ужасно совестно за своё кощунство перед далекими предками. Слабое оправдание, что череп необходим для науки, рассыпается от внутреннего убеждения о неэтичности публичной демонстрации человеческих останков.
Раскопы древних погребений — не моя специализация, но в очередной археологический сезон шеф экспедиции Владимир Михайлович назначил меня своим замом и поручил продолжить раскопки могильника. На этот раз в команду входили Валера Кольченко, молодой и перспективный ученый, профессиональный археолог, каким-то чудом умудряющийся жить на мизерную зарплату научного сотрудника института Истории и аспирант Боннского университета, а совсем недавно студент нашей кафедры Филипп Ротт, тоже фанат своего дела с большими амбициями. В нашу группу напросилась словоохотливая Светлана Михайловна Громова, любительница археологии с богатым жизненным опытом и страстная собачница. Кроме того, с нами направили трио киношников, которое поэтапно фиксировало все наши действия.
Свой полевой лагерь мы разбили недалеко от усадьбы, находящейся метрах в ста от карьера. Дружелюбная хозяйка взяла на себя обязанности поварихи, сняв с нас груз проблем, связанных кухней. Её лохмоногая собачка увязалась с нами на раскоп. Ещё бы ей не увязаться, если сердобольная Светлана Михайловна оторвала от нашего пайка огромный шмат колбасы и долго умилялась, как жадно кушает псина, которую, вероятно, хозяева совсем не кормят. На карьере четверо сельчан вручную грузили глину на тракторную тележку. Коммуникабельные рабочие рассказали, что черепа они здесь находят постоянно, но оставляют захоронения нетронутыми или закапывают человеческие костяки в другом месте. Встречались им керамические горшки и деревянные изделия, но брать что-либо из могил никто не осмеливается — примета очень плохая. В назидание они поведали историю о том, как их знакомый принес домой горшок из могилы, и сразу в его семье начались несчастья, прекратившиеся после того, когда сосуд вернули на прежнее место. Нам тоже посоветовали не брать грех на душу, но чем больше нас отговаривали, тем сильнее хотелось посмотреть место, где зарыт горшок, приносящий несчастья.
— Эти вещи нужны для науки, — опрометчиво отвечали мы, не опасаясь за последствия.
Один из рабочих отвел нас от карьера в овраг, промытый сбегающими с гор водами, и широким жестом указал: ищите здесь. Мы принялись тщательно исследовать район, когда услышали крики грузчиков. Надо же случиться такому счастливому совпадению, именно в этот момент они наткнулись на катакомбу. Все вместе мы оценили это как подарок судьбы. Неожиданное открытие вдохновила нас. Общими усилиями мы принялись разобрать свод катакомбы, при этом пришлось нагрузить глиной три тракторных тележки.
Катакомба представляла вырубленную в склоне камеру на глубине трех метров. Расчищать этот раскоп досталось Валере Кольченко. Уже при зачистке стало ясно, что захоронение ограблено в древности. На борту карьера четко обозначился воровской лаз. Действительно, в камере царил беспорядок. Человеческие останки рабросали по всей катакомбе, вперемежку с остатками деревянных конструкций, возможно, настила или носилок. Среди вещей, лежавших в изголовье, обнаружилась истлевшая берестяная ваза, с изящной ручкой, деревянная чашка и другие свидетельства, что захоронение относится к довольно темному отрезку в отечественной истории, когда к заселявшим Прииссыккулье усуням и потомкам саков перекочевали лесные племена, изгнанные со своих мест гуннами.
Кроме этой катакомбы, сельчане указали нам еще на три перспективных участка. Чтобы не толкаться всем вместе, мы разделились, каждый выбрал себе по катакомбе, и работа закипела. Время от времени мы наносили друг другу визиты, поскольку все из раскрытых катакомб были по-своему интересны.
В катакомбе, доставшейся Филиппу, находилось парное захоронение. Картина, открывшаяся после её зачистки, производила удручающие впечатление. Грабители, проникшие в катакомбу вскоре после захоронения, собрали погребальный инвентарь и украшения. Чтобы не пропустить в могильной темноте какой-нибудь мелочи, грабители пытались за ноги вытащить тело мужчины в воровской лаз. Там его и бросили. Женский костяк, откинутый на край катакомбы, лежал в неестественно скрученной позе. О том, что стало добычей грабителей, можно только догадываться по найденным в катакомбе изящной бирюзовой серьге и высокохудожественным бронзовым накладкам кожаного пояса. Если вспомнить знаменитое Шамсинское захоронение этого периода, в котором оказалась золотая маска, массивные золотые украшения и посуда, то становятся очевидными причины широкого распространения столь кощунственного промысла.
Видимо, опасаясь разграбления своих могил, ранние кочевники отказались от высоких курганов, как это делали саки, и скрывали захоронения в склонах предгорий. Для этого копалась небольшая траншея, в конце которой на глубине до пяти метров от поверхности вырубалась камера-катакомба. В результате на поверхности земли оставался небольшой холмик выброшенного грунта и несколько камней, закрывающих траншею. Отыскать такое захоронение чрезвычайно сложно, но могильные воры, обладая каким-то невероятным чутьем, копали свои грабительские лазы, точно выходя на погребальные камеры.
Мой раскоп оказался самым интересным, и, главное, не тронутый грабителями. Катакомба располагалась на глубине более трех метров, в нижней части отвесной карьерной стены. Погребенных было двое. Их возраст не превышал 15 лет, а рост метр тридцать. Лежали они на камышовой циновке очень плотно друг к другу. Я представлял жуткую трагедию, происходящую здесь примерно 17 веков назад, когда сопровождать юного воина в последний путь, в соответствии с погребальным ритуалом того времени, насильно уложили в могилу его нареченную.
Громова зачищала раскоп, который мы с Асаном не успели обработать в прошлом году. Она первая подверглась наказанию за бесцеремонное вторжение в царство мертвых. Неожиданно у неё исчез пластиковый пакет с небольшой суммой денег и документами. Горе Светланы Михайловны не знало предела, и жалела она не столько деньги – может, потому что они были общественные – сколько паспорт и пенсионное удостоверение, на восстановление которых придется изрядно потратиться и побегать по всем инстанциям. Чуть не плача, она неоднократно пересказывала всем по очереди, что пакет лежал у неё на виду в трех метрах от раскопа и к ней никто не подходил. Я про себя посмеивался над незадачливой женщиной, и осторожно намекал ей на старческий склероз, наивно полагая, что она по рассеянности оставила свой пакет на базе экспедиции.
На следующий день кара настигла Валеру Кольченко. У него странным образом пропал дорогой цифровой фотоаппарат, который ему выдали в Академии наук во временное пользование. Эта утрата грозила серьезными неприятностями, самое поразительное, что его раскоп располагался на открытой площадке с перспективным обзором вплоть до Иссык-Куля. Валера делал съемку, потом спустился в катакомбу на пару минут, чтобы зачистить щеткой раскоп, а когда выпрямился, фотоаппарата уже не обнаружилось. С растерянным видом он подозвал нас к себе, сообщая неприятное известие. Испарился экспедиционный фотоаппарат, а объяснить, куда и как Валера не мог. А тут еще Филипп сообщил, что у него удивительным образом исчезла бейсболка, оставленная на входе в катакомбу.
– Это действует «проклятье фараонов», – сыронизировал я, хотя смутная тревога уже закралась в сердце. Несложно сообразить, кто следующий на очереди.
– Надо лучше смотреть за своими вещами, – подумал я, еще не догадываясь, какое возмездие уготовлено для меня.
При зачистке костяков, я неожиданно нашел бесформенный кусочек золотой фольги. Дальнейшие раскопки продолжались с особой тщательностью. Золотая фольга мельчайшими невесомыми пластинками встречалась в изголовье, в районе рук и на груди погребенных. Камера киношников, в режиме «on-line», как сейчас говорят, зафиксировала, появление из-под моего ножа золотого колта – женского височного украшения, с бирюзовой вставкой. Чтобы оператору удобнее было вести съемку, я целиком забрался в катакомбу. Более того, оттуда я вел репортаж, объясняя и демонстрируя перед камерой методику раскопок.
Когда исследования подошли к концу и всё, что требовалось отснято, описано и зафиксировано, Валера предложил забрать черепа для антропологического изучения. Нехотя я снова забрался с головой в катакомбу. Вдруг какая-то неясная тревога сдавила мне грудь, заставив выбраться из погребальной ямы. Я еще не успел выпрямиться, когда неожиданный удар сзади толкнул меня вперед, и я распластался в пыли. Грохот и столб песка и мелкого щебня оглушили меня. Несколько мгновений я не понимал, что происходит. Когда пыль улеглась, оглянувшись, я увидел, что весь трехметровый нависающий карниз из песка и глины обрушился и вновь похоронил молодую чету. Нос, горло и уши забила пыль, и я представил, что стало бы со мной, если бы я замешкался на мгновение. Чтобы не терять авторитет руководителя, допустившего вопиющее нарушение техники безопасности, я сообщил сбежавшимся археологам, что сам обвалил свод, не желая нарушать вечный покой молодой четы. Для себя же я решил, что это неспроста. Катакомба, простоявшая несколько тысячелетий, обрушилась именно в тот момент, когда я собирался забрать черепа. «Хранители умерших» жестко предупредили меня, что даже во имя науки не стоит уподобляться могильным ворам и преступать общечеловеческие устои. Больше в раскопках погребений я никогда не участвовал.
Уезжали мы с могильника после обеда в подавленном настроении. Светлана Михайловна, собрав остатки продуктов, ушла напоследок подкормить хозяйскую собачку. Сидя в машине, мы терпеливо ждали, пока она наговорится со своей лохмоногой любимицей. Наконец, я не выдержал и пошел искать Громову. «Не хватало ещё, чтобы и она исчезла», – отгонял я назойливую мысль.
Светлану Михайловну я обнаружил за домом рядом с собачьей будкой, она что-то строго внушала псине, а та дружелюбно махала ей хвостом.
– Александр Михайлович, посмотри, что я нашла в конуре этого неблагодарного животного, – возмущено произнесла Громова, демонстрируя свой пакет, бейсболку Филиппа и Валерин фотоаппарат.

Монастырь армянских братьев.

Часть I Храм-молельня

Не опоздай я в то лето на археологические сборы, всё могло пойти по-другому. Начальник экспедиции академик Владимир Михайлович Плоских пообещал нашей группе выделить для проходки разведочного шурфа на Курментинском городище студентов-практикантов. На то время я уже семь лет принимал участие в поисках монастыря армянских братьев, обозначенного на Каталонской карте XIV веке. На ней рядом с изображением озера Иссык-Куль красовалось схема монастыря с крестиком и интригующая надпись: «Это место называется Исыкол, здесь расположен монастырь армянских братьев, где, как говорят, хранятся останки святого Апостола и Евангелиста Матфея»
Разумеется, никто из нас не ставил перед собой сверхзадачу найти мощи святого, хотя в глубине души каждый на это надеялся, а вот отыскать остатки монастыря – реально решаемая археологическая проблема. Еще 150 лет назад, наслаждаясь благодатной красотой этого края, русский путешественник Петр Петрович Семенов Тян-Шанский высказал предположение о Курметах, как о возможном месте нахождения христианского монастыря, указанного на Каталонской карте. Поскольку вокруг не было отмечено остатков каменных сооружений, возникла версия, что в результате природных катаклизм монастырь оказался на дне озера. Потому наши поиски шли и на земле и под водой, но самым подходящим для археологических исследований представлялось средневековое Курментинское городище.
Стационарных раскопок на городище не проводилось, хотя открыл и описал его еще в конце XIX века знаменитый востоковед Василий Бартольд, который в сопровождении монахов из находящегося по соседству Свято-Троицкого монастыря, осмотрел эти развалины, окруженные четырехугольным валом.
С советских времен площадь внутри крепостных стен постоянно засевается злаками, и доступно для археологических поисков только ранней весной либо поздней осенью. Однажды я нашел здесь серебряную амулетницу XIV века с узором, явно напоминающую христианскую символику, а через год иссык-кульский краевед опубликовал статью о найденном в районе городища вещевом кладе, в котором хранилось два средневековых нательных крестика. Оставалось найти только мощный фундамент, на котором стояло капитальное каменное сооружение, каким представлялся нам монастырь. Я уже наметил место для разведочного шурфа и договорился с академиком насчет бесплатной рабочей силы в лице практикантов. Но обстоятельства сложились так, что пришлось задержаться в городе, а когда мы прибыли в лагерь экспедиции, то узнали, что раскоп уже заложен археологом Светланой Громовой, но не в том месте, где сохранились холмы от былых построек, а там, где поле освободилось от посевов. Обещанные мне студенты уже копали под руководством Светланы Михайловны яму, кстати, так и не давшей никаких результатов.
Вот тут я и вспомнил о «норе монаха». 25 лет назад мой знакомый рассказывал о таинственной пещере, находящейся по соседству с городищем на побережье Иссык-Куля. Там он лазил в раннем детстве и насчитал более тридцати келий, расположенных на двух уровнях. Одна из них на нижнем этаже была заложена сырцовым кирпичом, но что она скрывала, для моего друга осталось загадкой. Тайная комната будоражит мое воображение до сего дня сниться по ночам. Вот эту пещеру наша поисковая группа и решили исследовать. Нас было четверо: Василий Плоских со своим приятелем художником, а так же мой друг и по совместительству водитель. Полдня мы кружили, пока не обнаружили точные ориентиры. Местный паренек узнав, что мы ищем, указал на полуостров с холмом и тропу, которая вывела нас к цели.
Вход в пещеру зарос травой, почти осыпался и действительно напоминал нору чуть больше волчьей. Будь что будет, решился я и скользнул в сырую яму. Вид рукотворной пещеры меня просто ошеломил. Мой фонарь выхватывал из полумрака правильные своды, расходящихся под разными углами галерей. Заглянув в один из коридоров, я увидел дневной свет. У норы оказался запасной выход. Я вышел на другой стороне холма и снова подошел к своим друзьям, которые, склонившись над норой, громко и с тревогой в голосе кричали:
— Александр, ау, ну что там? Почему ты молчишь?
— Там просто потрясающе, — ответил я, незаметно подойдя к ним сзади.
— Ну, шеф, у тебя и шуточки, — возмутился Василий. — Мы уже начали беспокоиться, и решали, кто полезет тебя спасать.
Спустившись под землю через более удобный «запасной выход» наша группа начала тщательный осмотр келий, с целью найти подтверждения возраста этой рукотворной пещеры. Две галереи, ведущие под небольшим углом на нижний этаж, обрушились полностью, оставалось только узкая щель у основания сводов, возможно в неё и пролезал мой друг двадцать пять лет назад. С помощью металлоискателя мы собрали на полу несколько монет, но все они оказались советскими до 1961 года выпуска. Неожиданно на стене я заметил ржавые следы и, приглядевшись внимательно, понял, что стою на пороге открытия. В стене торчали металлические штыри, полностью разрушенные ржавчиной. Такие следы коррозии железных изделий я встречал на средневековых вещах, следовательно, опрометчиво решил я, мы нашли верхнюю часть средневекового монастыря. Свои доводы я изложил шефу Владимиру Михайловичу и уже вечером он выдал в эфир сенсационное сообщение: «Найден монастырь армянских братьев». Всю следующую неделю эта новость мелькала на первых страницах республиканских газет и не только. Когда эйфория прошла, в голову полезли сомнения, о точности выданной датировки.
Зимой, копаясь в государственном архиве, я нашел в дневнике настоятеля Свято–Троицкого монастыря упоминание о том, что храм-молельня на острове Заячий, вырыт отшельником Кириллом Катилевским на рубеже XIX и ХХ веков. Теперь стало ясно, почему, посещавший эти места Василий Бартольд, скрупулезно описавший Керментинское городище, ни словом не обмолвился о храме, находящимся от городища на расстоянии менее километра. Я извинился в прессе за поспешность своих выводов, но информационную лавину остановить не удавалось. Свидетельству очевидца, противопоставлялись слабые доводы, что Кирилл Катилевский проживал в пещере вырытой задолго до его появления на свет. Однако никто не умолял историческую значимость открытого памятника, которому требовалось дальнейшее исследование и аварийное восстановление.
По поводу обнаружения монастыря состоялся международный круглый стол с приглашением зарубежных экспертов. На нем я выглядел белой вороной, идущий не в ногу с дружными рядами историков.
После моего доклада на конференции ко мне подошел Владимир Михайлович.
— Саша, ты разве не хочешь продолжать раскопки на подземном монастыре?
— Конечно, хочу, я даже составил бизнес-проект по реконструкции и спасению храма-молельни.
— Тогда умерь свой пыл, поверь моему опыту, никто не даст средства на реконструкцию и раскопки памятника начала ХХ века, а на исследование «монастыря армянских братьев» шанс получит грант вполне реальный. Если мы раскопаем второй уровень храма, проведем его реставрацию, то найдем доказательства времени его строительства, даже если это будет памятник ХIХ века, в чем я лично не уверен, тем не менее, он будет изучен и сохранен.
Прошло несколько лет. К сожалению, остроумная уловка академика не сработала. К храму–молельне, названным во всех туристических проспектах «монастырем армянских братьев» возят целыми автобусами туристов, в том числе из Казахстана, а денег на его спасения от обрушения и расчистку нижнего этажа так и не нашлось.
В прошлом году ко мне в гости приезжал плодовитый питерский ученый Александр Юрченко, вплотную занявшийся изучением Каталонской карты.
— Монастырь армянских братьев в ваших краях был, — уверял он меня в приватной беседе. — Все памятники, обозначенные на этой карте, существовали или поныне находятся на тех местах, где они обозначены. Вот только расположение севера и юга вы перепутали. Если верить карте, то храм находился на южном берегу Иссык-Куля или южнее его. Это должно быть заметное капитальное сооружение, поскольку все разбросанные по труднодоступным местам армянские монастыри той поры выложены из дикого камня.
Я сразу подумал про знаменитый архитектурный памятник Таш-Рабат, о времени строительства и назначении которого до сих пор дискуссируют киргизские историки, смущало лишь то, что он расположен далековато от Иссык-Куля, хотя для средневековых европейских картографов область «Исыкол» могла включать всю территорию современного Кыргызстана. Версия о том, что Таш-Рабат это средневековый христианский монастырь не нова, она возникла еще сто лет назад, когда географ и краевед Николай Пантусов опубликовал сведения о находке вблизи памятника могильного камня с сирийской надписью. Кроме того он пересказал услышанную им легенду о том, что религиозное братство пришедшее в эти края из Рима в короткий срок построило необыкновенное здание и поселившись в нем стало учить народ и давать приют нуждающимся. Но, ни тогда, ни позже никто не связал этот памятник с монастырем армянских братьев, где якобы хранились мощи Апостола Матфея. Красивая версия Семенова Тянь-Шанского довлела над нашими умами, а разгадка лежала на поверхности, укрытая среди горных массивов Центрального Тянь-Шаня. Поскольку я уже обжегся на скоропалительных выводах, то не стал озвучивать питерскому ученому эту версию.
Поздней осенью Николай Николаевич Щетников, директор туристической фирмы, пригласил меня прочесть лекцию для американских туристов, совершающих поездку по трассе Великого шелкового пути. Встреча проходила в ресторане «Аристократ». Я вместе с гостями послушал виртуозов Кыргызстана, плотно покушал, а потом стал рассказывать иностранцам о находках, которыми отмечены древние караванные тропы и продемонстрировал свою коллекцию артефактов и монет.
После ужина один из гостей попросил меня оценить, и подтвердить подлинность купленной им вещички, скорее всего он просто хотел похвалиться своим приобретением. Порывшись в портмоне, он протянул мне средневековый бронзовый крестик армянского типа.
— Откуда он у Вас? — удивился я. — Подобный нательный крестик я встречал лишь однажды среди находок на городище Кара-Джигач в средневековом Тарсакенте или «городе христиан», на юго-западной границе Бишкека.
— Он его вчера купил за пять долларов у пацаненка, когда мы осматривали Таш-Рабат, — подсказала молоденькая переводчица.
Я рискую ошибиться вновь, но, кажется, я догадываюсь, где хранились или до сих пор скрыты мощи святого Апостола Евангелиста Матфея.
Часть II Таинственная яма.

Вот так наверно и сходят с ума, когда навязчивая идея постоянно будоражит сознание и, стоит лишь остаться наедине со своими мыслями, как в голову лезут безудержные фантазии одна нелепее другой. Таким наваждением стала для меня таинственная яма, не докопанная археологами в одной из комнат Таш-Рабата более тридцать лет назад. Я узнал о её существовании, когда, участвуя в раскопках средневекового дворца на Краснореченском городище под руководством Валентины Дмитриевны Горячевой, познакомились с архитектором-реставратором Светланой Перегудовой. Она только что закончила большой проект по восстановлению одного из самых замечательных памятников Киргизии высокогорного каменного сооружения на границе с Китаем. Находясь под впечатлением от проделанной масштабной работы, Светлана готовила к публикации материалы археологического исследования памятника и часто советовалась с ведущим археологом Валентиной Горячевой по поводу датировки собранной на Таш-Рабате керамики. Архитектор, специализирующийся на средневековых сооружениях, с восторгом рассказывала о таинственном каменном шедевре зодчества, который никой образом не может быть караван-сараем, как определяли его назначения советские археологи. Их датировка и заключения основывались на предположительных сведениях историка Мирзы Мухаммад Хайдара, написавшего в XVI в. что Таш-Рабат построен сто пятьдесят лет назад. Раскопки на памятнике дали неожиданные результаты — каменное сооружение оказалось на пятьсот лет старше, да и функциональное назначение памятника Светлана определила как здание монастырского типа. Но что это был за монастырь: — христиан-несториан, чьи общины расселялись вдоль торговых путей в раннем средневековье или буддийский храм, которые воздвигались в те же времена практических во всех городах Семиречья? Разгадку функционального назначения памятника, скрытого в сердце Тянь-Шаня Светлана возлагала на загадочную яму, обнаруженную под большим плоским камнем в одной из комнат по соседству с алтарем. Археологи, смогли раскопать её до глубины четырех метров, но по требованиям техники безопасности, им пришлось прекратить расчистку.
Мне как горному инженеру задача по проходке колодца казалась элементарной, чего проще, необходимо лишь укрепить пилолесом устье, предотвратив его обрушение, поставить горнопроходческий вороток и смело идти вглубь.
И если раньше загадочная комната в монастыре лишь снился мне по ночам, то после того как мою голову посетила простая и такая очевидная мысль, что Таш-Рабат это и есть так долго разыскиваемый монастырь армянских братьев, обозначенный на Каталонской карте XIV века, я вообще не мог думать ни о чем другом. Жгучее желание докопаться до истины терзало меня днем и ночью. Таш-Рабат прямо тянул меня к себе своею тайной.
Не мной замечено, что если лелеешь какое либо страстное желание, то обязательно подвернется возможность для его осуществления. Неожиданно ко мне обратился российский бизнесмен с просьбой показать достопримечательности Киргизии, и естественно я заверил его, что самым достойным и загадочным памятником, обязательным для посещения является монастырь, как писали русские путешественники XIX века, «скрытый в занарынских горах». Так я первый раз увидел объект своих мечтаний. Приземистое здание, сложенное из грубо обработанного сланца, построенное на площадке, врезанной в склон горы, открылось моему взору лишь на последнем повороте. Действительно, Таш-Рабат словно укрыт от посторонних глаз и отыскать его в глубине непроходного ущелья в те стародавние времена представлялось не простой задачей. Сводчатый портал, единственный вход в здание ранее видимо закрывался массивными деревянными воротами, а сегодня покосившаяся металлическая решетка ограничивает доступ вовнутрь. Обходя памятник внутри и снаружи, я все более убеждался, что это именно монастырь, а никакой ни караван-сарай или крепость.
Для полноты ощущений мы с бизнесменом, наняв лошадей, поднялись на перевал по тропе, которую упорно называют ответвлением на Великом Шелковом пути. Восхождение оставило у меня чувство жалости к лошадкам, которые карабкалась по крутым осыпям из последних сил и большие сомнения, что караванная тропа, здесь когда-либо проходила. Экскурсия к памятнику вызвала во мне смешенные ощущения: с одной стороны — восторг от грандиозности архитектурного шедевра и твердую уверенность, что именно он изображен на Каталонской карте, а с другой стороны обиду за его запущенность и самое удручающее впечатление производила, та самая вожделенная яма. Реставраторы неудачно сконструировали световой люк в потолке этой комнаты и через него в яму подали атмосферные осадки, за тридцать лет она оплыла до размеров комнаты, обнажив фундамент, который в любой момент просесть в образовавшуюся под ним пустоту. Требовались срочные аварийные работы по спасению памятника от обрушения.
Я поделился своими доводами с академиком Владимиром Плоских, под чьим руководством несколько сезонов вел археологические изыскания монастыря на Иссык-Куле, пока не разуверился в их перспективности. Идею расширить сферу поисков шеф поддержал и даже предложил возглавить отдельный отряд в составе Иссык-кульской экспедиции, но при условии заняться самому поисками источника финансирования.
Свою версию о расположении монастыря армянских братьев в горах Тянь-Шаня я разместил на сайте и рабочая гипотеза разлетелась через интернет по всему миру, ежедневно принося десятки различных откликов: от восторженных поздравлений, словно мощи святого Матфея Евангелиста уже найдены, до советов провериться у психиатра. Существовали и реальные предложения. Так профессор Тель-Авивского университета просил просчитать, во сколько обойдется расчистка колодца. Почувствовав в деловом вопросе израильтянина потенциального инвестора, я помчался в институт реставрации. Там долго тянули с расчетами, а потом выдали мне смету превышающую 60 тысяч долларов. Я перекинул эту информацию в Израиль и связь с профессором резко оборвалась. Затраты на предотвращение дальнейшего обрушения ямы, подсчитанные самостоятельно, показали, что вполне можно обойтись и десятой частью суммы указанной в смете, но и этих средств никто выделять не хотел. Описание скучного и бесполезного хождения по высоким инстанциям в поисках средств, на аварийную реставрацию археологического памятника мирового уровня и спасение его от разрушения, не вызвавшее откликов высокопоставленных чиновников, я пропускаю.
Спонсор нашелся совершенно неожиданно. В начале полевого сезона меня пригласил на прием глава крупной золоторудной компании Декель Голан. Таинственная яма в предполагаемом монастыре армянских братьев его тоже заинтриговала, и он согласился профинансировать данный проект из личных средств, если я смогу уложиться в половину от рассчитанной мной суммы. Требования спонсор предъявлял самые приемлемые, он со своими английскими друзьями и сослуживцами хотел бы присутствовать на финальной стадии раскопок, чтобы стать свидетелем сенсационного открытия.
Вновь, пропускаю описание беготни по инстанциям с долгими и нудными согласованиями проекта аварийных работ, получение разрешительных документов и хлопот по организации выезда, перехожу к главной теме — непосредственно раскопам, принесшим неожиданные результаты.
Вообще-то участвовать в раскопках согласились шестеро, но двое моих студентов в последний момент по разным причинам отказались, а руководитель экспедиции, как и иностранные спонсоры, планировал прибыть на заключительном этапе. Раскопки мы начали вчетвером: — мой друг Александр, импульсивный фантазер и трудяга, его супруга Ольга, далекая от археологии любительница приключений, и Ренат — молчаливый, безотказный парень, раннее дальше Иссык-Куля не выезжавший. Сроки нам отвели минимальные. Мы уехали на три дня раньше основной группы, за это время нам предстояло расчистить яму до четырех метров и установить деревянную крепь.
Поселились мы в туристической юрте, договорившись за умеренную плату о питании с семейством сторожа, следящего за порядком и открывающего туристам ворота памятника.
— Да здесь прямо курорт, — повторяла Ольга, разворачивая спальный мешок на кровати.
— Подожди радоваться, как бы через пару дней экспедиция не показалась тебе каторгой, — предостерег её Александр.
Проблемы начались сразу же при монтаже верхнего венца. Обвалившиеся края ямы не позволяли положить брусья по всей длине комнаты, им просто не на что было опереться. Решили вкопать в яме три столба и на них смонтировать всю обвязку устья колодца, это трудоемкая, но необходимая работа заняла массу времени, а так хотелось скорее приступить непосредственно к расчистке колодца, ведь до заветной цели оставались какие-то метры лессовидного суглинка и четыре-пять дней напряженного труда. В первый день удалось извлечь и вывести за пределы памятника 18 тележек грунта и мусора, могли бы и больше, но новая китайская тачка откинула колеса. Обидно, что и винить то не кого, ведь выбирали самую надежную, а она не проработала и дня. Еще раз убедился в простой геологической истине, что в далекую экспедицию необходимо брать только проверенный инструмент. Пришлось выносить грунт за 50 метров ведрами. Второй день заполнила все та же суетная работа по креплению стенок от обрушения, провозились с раннего утра до позднего вечера, а запланированные объемы выполнили лишь наполовину, укрепив всего два метра. Много времени затрачено на придание крепи строго вертикальности.
К вечеру все валились с ног от усталости, но Сашка предложил, начать следующий трудовой день в семь часов, но разбудил еще раньше, громко прокричав традиционную фразу, с которой обычно начиналось пробуждение у римских императоров: «Нас ждут великие дела». С утра установили горнопроходческий вороток и вычистили осыпавшийся грунт до 4 метров, закрепив пилолесом стенки колодца на эту же глубину. На дне наткнулись на медную проволоку, лежащую, как мы полагали на уровне, до которого археологи смогли расчистить колодец тридцать лет назад. Подготовительные работы закончились, впереди нас ждали сенсационные открытия. Поздно вечером на трех джипах прибыли спонсоры.
Разношерстная компания гостей и членов экспедиции собралась в столовой домика, построенного реставраторами еще тридцать лет назад, для семейства сторожа. По киргизской традиции водители джипов и двое охранников принялись готовить плов, а все остальные в его ожидании до полуночи вели научные разговоры. Кроме главы золоторудной компании историей памятника живо интересовалась и его супруга Нурит. Говорила она по-английски и наше общение шло через переводчика.
Я поведал ей все, что знал и читал о памятнике, изучение которого ведется более ста пятидесяти лет, но однозначного ответа кем, когда и для каких целей возведено это необычное сооружение до сих пор нет. Озвучено множество версий и имеется пока одно научное доказательство. По материалам археологических раскопок: анализу керамического материала и собранных в завале нескольким караханидским монетам памятник датирован рубежом X-XI веков. Ко времени составления Каталонского атласа христианская община уже давно прекратила свое существование, но молва о грандиозном монастыре, воздвигнутом в горах Тянь-Шаня, будоражила умы христианской Европы и картографы нанесли его в качестве важного ориентира.
— Почему вы уверены, что это монастырь, а не мечеть? — спросила Нурит.
— Мусульмане воздвигали свои мечети в крупных городах. Ислам, ставший во времена правления династии караханидов государственной религией, не подвергался гонениям в Средней Азии, и потому отсутствовала необходимость строить мечеть в отдаленном безлюдном месте. Даже при нашествии неверных кара-киданий мусульмане сохраняли свою религию и им незачем было куда то прятаться, — пояснял я.
— А чем вас не устраивает официальная версия, что Таш-Рабат это все же караван-сарай, — наседала супруга спонсора, и создавалось впечатление, что её, больше чем мужа, интересует история памятника.
— Караван-сарай таких размеров должен стоять на оживленном перекрестке дорог, а не в 15 км от основной караванной трассы, по тем временам это почти день пути, — значительный круг, для удовольствия переночевать под защитой каменных стен. Тот вариант, что караванная дорога проходила по этому ущелью может устраивать только тех, кто не поднимался на перевал. Действительно, по этим сыпучим осыпям и отвесным скалам пройти можно, но водить здесь караваны, когда рядом пролегает вполне доступная трасса, верх безрассудства. Я предлагаю вам завтра самим в этом убедиться, и на лошадях покорить перевал, думаю, что после этой поездки, вопросы отпадут сами собой.
— Замечательное предложение, мы обязательно им воспользуемся, — подключился к разговору Декель. — А вам не встречались аналогичные караван-сараи вдоль трассы Великого Шелкового пути?
— Как то мне довелось принимать участие в раскопках караван-сарая на Кумторе. Там в высокогорье построен небольшой приют, а рядом просторный загон для вьючных животных. Такие классических приютов для путешественников сохранилось несколько около горных перевалов, и их функциональное назначение не вызывает сомнений. Планировка Таш-Рабата с алтарем, кельями, и общим залом для трапез однозначно свидетельствует, что это монастырь. А, судя по его грандиозным размерам, каких в районе Иссык-Куля, или области «Исыкол» как обозначено на Каталонской карте, больше не обнаружено, то вывод напрашивается сам собой — это сооружение и есть искомый монастырь армянских братьев, нанесенный картографами с острова Майорка.
— Предположим, вы нас убедили, тогда скажите, что вы ожидаете найти на дне этой ямы. Вы наверно полагаете, что именно там хранятся мощи святого Матфея Евангелиста, — продолжал интересоваться спонсор.
— Нет найти мощи я не планирую, но буду рад любому артефакту, проливающему свет на историю этого памятника, — поскромничал я.
— Ну, все же, что бы вы мечтаете найти? — не унималась он.
— Если говорить о сокровенном, то я бы не прочь отыскать в нише потайной комнаты монастырскую библиотеку. Тогда бы в истории Кыргызстана закрылись бы многие темные пятна.
Неожиданно в разговор вмешался Александр.
— А вы не задумывались, почему монастырь поставлен на таком неудобном месте, ведь монахом пришлось готовить площадку и сносить часть склона? — Выждав почтительную паузу, Александр, начал развивать свою версию. — Мне представляется, что монастырь установлен на месте древней пещеры и вход в неё и есть этот колодец. В этой пещере, возможно, спрятана не только библиотека, но и все сокровища монастыря, в том числе и мощи.
— Ни какой это не монастырь, — это крепость, построенная для охраны золоторудного месторождения, — заявил, молчавший до сих пор охранник.
— Но в таком случаи вокруг должны остаться следы горных разработок, а их нет - возразил я.
— Просто они хорошо замаскированы, — не унимался охранник.
— Какая же это крепость, если с западной стороны можно спокойно по склону попасть на крышу и через окна перестрелять из лука всех защитников, — начал я приводить свои аргументы.
— А где вы это прочли или кто вам об этом рассказал, — пришел мне на помощь Александр, пытаясь узнать источник информации.
— А зачем мне читать, я и так знаю, — безапелляционно заявил сотрудник охранного ведомства.
— Аргумент, конечно железный…— завелся Александр.
Однако Нурит перевела тему в другую плоскость.
— Давайте, допустим, что мы все же найдем нечто уникальное и ценное, как вы будете действовать? Вы об этом подумали?
— Шанс маловероятный, но если мы раскопаем, что-то супер неординарное, на всякий случай предупреждены телевизионщики и комиссия из Академии Наук, кстати, они и так обещались приехать.
— Даже так, — рассмеялась Нурит, — А говорили, что будете рады любому артефакту, а сами запланировали крупное открытие.
Долгожданные раскопки мы начали спозаранку, когда гости еще спали. Я сидел в яме, осторожно снимая ножом слой за слоем, Саша стоял за воротком, поднимая бадью с грунтом, Ольга просевала его сквозь сито, на тот случай если я что-то не замечу в сумеречной яме, а Ренат отвозил грунт в отвал, благо сторож Таш-Рабата выделил нам свою тачку. Заполнение раскопа не было однородным, если у стенок шел лессовидный суглинок с примесью дресвы и мелких угольков, то в центре, вплоть до пяти метров продолжал идти мусорный завал: обрывки бумаги, обломки черенка от лопаты, крупные куски сланца и кости животных. Все это сильно напрягало. Выходит, что яму несанкционированно вскрывал кто-то уже после археологов. А может неизвестные копатели расчистили потайную комнату, забрали все самое интересное и вновь засыпали? От этих мыслей становилось муторно на душе. Получается, что я перебаламутил столько людей, вогнал спонсора в расходы и все впустую. Немного успокаивало лишь то, что самодеятельные копатели без крепления не могли углубиться более одного-двух метров, иначе их бы просто завалило рыхлыми сыпучими отложениями. Во всяком случаи, я на это надеялся, и, не сознавался даже своим друзьям, что в центре раскопа продолжает идти современный мусорный завал, который хорошо выделялся по разнородности заполнения с культурным слоем. Но поскольку все наши действия контролировались спонсорами и прибывшими с ними группой кинооператоров, то находки современных деревяшек и костей, извлеченных ниже уровня, пройденного археологами, приходилось как-то объяснять. С глубины пяти метров мы подняли четыре плоских камня, из-под которых извлекли полусгнивший деревянный брусок, явно современной обработки. Декель и Нурит с интересом рассматривали находку, предлагая отправить её на дендрохронологическое обследование, чтобы определить возраст. Я соглашался с ними, хотя знал, что деревяшке не больше тридцати лет. Единственное, что радовало, диаметр колодца начал помаленьку расширяться, принимая эллипсовидную форму. На глубине пяти с половиной метров грунт стал однородным по всему периметру, и начали попадаться средневековые артефакты: — крупные кусочки ганча с насечкой и обломки караханидской керамики. На душе стало спокойнее, ниже этого уровня лежал неисследованный культурный слой, хранящий тайну Таш-Рабата.
Ощущение предстоящего открытия окрыляло, работали спорно, тщательно просевая извлеченный грунт. В нем увеличилось процентное содержание ганча, видимо на этот период пришлось интенсивное разрушение штукатурки, покрывавшей стены комнаты. Радовало и то, что размеры ямы продолжали увеличиваться и достигли двух метров по направлению север-юг. Раскоп постепенно приоткрывал свои тайны, предположение, что на глубине находится потайная комната, стало принимать реальные очертания. Конец рабочего дня заняли экскурсионные мероприятия. Англичане и работники компании пожелали спуститься в колодец. Мы с Сашей спускали и поднимали гостей с помощью воротка и выслушивали их восторги. Последним в раскоп спустился Декель, размеры комнаты и объем выполненных работ произвели на него сильное впечатление.
— О, это вы сделали за три дня, великолепно, а какая, вы думаете, будет глубина.
— Если это колодец, а не потайная комната и не вход в пещеру, то судя по уровню подрусловых вод, он должен закончиться на глубине 10-12 метров, — доложил я свои прогнозы.
— У нас, к сожалению, неожиданно поменялись планы, утром нам необходимо уезжать, но я хочу остаться до завтрашнего вечера, возможно, к тому времени что-то проясниться, — с грустью в голосе сообщил золотопромышленник.
Следующий день, мы вновь начали пораньше, чтобы порадовать спонсора каким-нибудь результатом, но заполнение оставалось прежним, изредка встречались лишь выразительные фрагменты бытовых сосудов, покрытых светло желтым ангобом с остатками петлеобразных ручек и орнаментальных поясков. Подобная керамической посуда характерна для Х-XI вв., что подтверждало датировку памятника, ранее предложенную Светланой Перегудовой. Стенки колодца больше не расширялись, хотя и без того размеры выработки оставались внушительными. На глубине 6 метров раскопки пришлось остановить. По правилам техники безопасности, требовалось закрепить расчищенный интервал и только после этого продолжать дальнейшее углубление. Откладывать свой отъезд спонсор видимо уже мог, он снова спустился в колодец и долго оставался там, осматривая стенки и ковыряя забой. Его рассеянный вид выдавал, как ему не хотелось уезжать. Напоследок он взял с меня обязательство, каждый вечер докладывать по телефону о результатах работы. Я пообещал, хотя для этого мне приходилось выезжать из ущелья на трассу.
Проводив гостей, мы решили, сбавить темп, и за день лишь основательно закрепили пройденный интервал. Ночью я почти не спал. Наступал долгожданный момент истины, и лишь забрезжил рассвет, я разбудил своих друзей громким призывом: «Нас ждут великие дела!». Спустившись в яму, я принялся углублять её с помощью ножа и щетки, в предчувствии великих открытий. На шести с половиной метрах, заполняющий колодец суглинок с примесью дресвы, ганча и угольков, неожиданно закончился. Подстилающий слой состоял из мелкого белого щебня, отбитого от монолитной жилы окварцованного сланца. Диаметр ямы резко уменьшился. Если до этого проходка колодца осуществлялась в сланцевом грунте, который легко разбирался с помощью кайла или зубила, то встреченную кварцевую жилу можно было разрушить разве что с помощью взрывчатки. Тем не менее, древние горнопроходчики углубились в скалу еще на полметра, прежде чем оставили это бесперспективное занятие.
Я безмолвно сидел в яме, тщательно осматривая и простукивая стенки, лелея слабую надежду отыскать замурованный вход, ведущий в Сашкину пещеру. Но никаких следов замурованного лаза не обнаружил. Еще больше расстроились мои друзья, спускавшиеся поочередно в пустую яму.
— Это все, — разводила руками огорченная Ольга, — а что это было?
— Вероятнее всего колодец, но монахи, встретив скальные породы, забросили выработку, закрыли её камнем, и за столетия она заполнилась элювиальными отложениями.
— А может мы раскопали зиндан — подземную тюрьму, — предположил Ренат.
— Вряд ли, посмотри щебень на дне абсолютно чистый, без каких либо включений, если бы в яме сидели узники они бы перемесили этот щебень, оставили в нем массу обглоданных костей. Мне приходилось уже раскапывать зиндан на Краснореченском городище там на два метра от дна заполнение сплошь состоит из обгрызенных костей и обломков керамики. Да и кто станет устраивать тюрьму в алтарной части монастыря.
Полдня мы лежали на траве около юрты. Каждый из нас хоронил свою надежду.
— Ой, как не хочется возвращаться в знойный город, давайте, что-нибудь еще раскопаем? — начала Ольга.
— Да, зря торопились, — поддержал её Ренат, — Оплата же у нас повременная, а не сдельная, можно было бы растянуть процесс на пару недель.
— А я так верил в пещеру и даже представлял, как с факелом войду под её своды, а вокруг кувшины с древними монетами, — убитым голосом сообщил Александр. — Как вы думаете, есть у нас в Кыргызстане такие древние сокровищницы?
— А мне перед спонсорами неудобно, видел, как их заинтриговала история Таш-Рабата. Нурит специально прилетела из Англии, разгадать тайну монастыря, а результат нулевой, — добавил я свою лепту в общих хор разочарований.
Вечером я поехал на трассу, звонить спонсору.
— К сожалению, колодец ни принес нам ожидаемых результатов, он оказался незаконченным, по причине встречи скальных пород, — подвел я итог раскопок.
— А какая его глубина, — поинтересовался Декель. — Что-то у вас голос грустный, чем вы расстроены?
— Ну как же, мы не оправдали ваших надежд.
— Какие глупости, вы выяснили предназначение ямы, спасли памятник от обрушения, всего за неделю вчетвером проделали работу, которую экспедиции выполняют за сезон. У вас отличная команда, и если на следующий год вы задумаете новую археологическую разведку, я готов её профинансировать, на тех же условиях.
—Да, у нас есть одна идея… — успел крикнуть я в трубку, прежде чем связь прервалась.

За джамбами

Впервые я увидел джамбы «живьем», почти двадцать лет назад, когда начинал свою антикварную деятельность. Пожилой, интеллигентного вида мужчина принес мне на экспертизу массивный серебряный слиток в виде плоскодонной ладьи, на «палубе» которой по периметру квадрата располагались отчеканенные строчки иероглифов.
— Фамильная реликвия, — с гордостью произнес комитент, — когда-то в нашем роду их хранилось немало. К сожалению, как мне бабка рассказывала, все своё богатство прадед в лихие времена зарыл под большим камнем на джойлоо в верховьях Шамсинского ущелья, а этот каким-то чудом у неё сохранился. Сейчас вот сына женю, деньги край нужны.
— Интересный слиток, никогда такой в руках не держал, — признался я.
— И вряд ли когда уведешь, возможно, он такой единственный. Мой родственник показывал джамб ученому китайцу, и тот перевел размещенную на нем надпись: «Счастья и благополучия нам обоим», а еще он сказал, что этот джамб китайский император подарил своей наложнице. Вот посмотри его заключение, — и мужчина протянул мне уже довольно потертый листок без печатей и подписей.
Отпечатанный на машинке текст извещал, что джамбы отливались в след животного, потому в зависимости от размера и веса они называются «тай туяк» — лошадиное копыто и «кой туяк» — баранье копыто. Так же я прочитал, что название «джамбы» позаимствовано у китайцев и переводится как «источник богатства», что появились они в средние века и уже в эпосе «Манас» описывается состязание в стрельбе из лука с целью сбить подвешенный на высоком шесте серебряный слиток — джамб. Далее шли интимные и увлекательные подробности об императорской наложнице, родившейся в предгорьях Тянь-Шаня, а в конце без всякого перехода сообщалось, что указанный слиток, изготовленный из чистого серебра весом около двух кило, уникален и является историческим памятником мирового значения. Ниже от руки, ценность реликвии обозначалась астрономической суммой в долларовом эквиваленте.
Я вызвался помочь комитенту с оценкой, поскольку встречал изображения таких денежных слитков в американском каталоге «Монеты мира». Цена на них действительно оказалась высокой, но все равно на порядок ниже, чем на представленном экспертном заключении. Это очень расстроило и возмутило моего комитента:
— Откуда американцам знать истинную цену наших реликвий, они за свои зеленные бумажки хотят скупить богатства со всего мира, потому и печатают фиктивные каталоги. Сам-то прикинь! В царские времена за хорошего барана давали 50 копеек — это примерно 10 грамм серебра, а здесь почти 2 килограмма, получается 200 баранов, а знаешь, почем сейчас мясо на рынке? Вот и считай, — клиент бережно завернул бабушкино наследство во фланелевую пеленку и ушел, что-то обижено бормоча себе под нос.
Мужик что бык: втемяшится
В башку какая блажь —
Колом её оттудова не выбьешь…
Как будто про меня писал в свое время русский поэт Николай Некрасов. Прикоснувшись к «источнику богатства» я истомиться неодолимой жаждой отыскать такой же в свою коллекцию и желательно не один, а целый клад. Как в детском анекдоте: «Дайте мне таблетки от жадности и побольше, побольше...». Я стал интересоваться джамбами, собирая отовсюду скупые сведения о происхождении и истории китайских денежных слитков.
В середине ХIХ века киргизы с соседними странами вели, в основном, меновой торг, в качестве всеобщего эквивалента при обменных операциях служила овца. А вот для крупных сделок использовались китайские серебряные слитки — джамбы, которые чаще всего шли на изготовления украшений, а кроме того служили символом благосостояния и достатка. Поистине заключена в них какая-то магическая сила — подержишь приятно оттягивающую ладонь слиток благородного металла и начинаешь ощущать свою собственную важность и значимость. Впоследствии мне приходилось встречаться с ними неоднократно, и каждый раз я вспоминал о кладе, зарытым под камнем в верховьях Шамсинского ущелья. Кстати выяснилось, что в русском языке эти денежные слитки называются мало употребляемым словом — ямб. Изготавливали ямбы в Китае в большом количестве всевозможные частные предприятия по особой хитроумной технологии: на дно литейной формы засыпался грубый костный помол, оставлявший на основании слитка мелкие поры. К тому же форму слегка покачивали и серебро, застывая, создавало на поверхности узор в виде муаровой ленты, что гарантировало его высокую пробу и целостность. Информация о месте, времени и названии учреждения, изготовившего слиток, отчеканивалось на его верхней плоскости одним или несколькими штемпелями. Так, что некоторые сведения «ученого китайца» оказались не совсем достоверными, а красивая легенда о наложнице и вовсе надуманной.

Прошлой осенью к нам в антикварный салон зашел спортивного сложения мужчина лет сорока, которой поинтересовался, где можно купить металлоискатель или взять его на прокат. Мы разговорились. Мужчина, представившийся Эмилем, пояснил, зачем ему понадобился прибор, поведав предание, слышанное им еще мальчишкой. Рассказывал он подробно и красочно на манер русской сказки, суть которой заключалась в следующем.
Давным-давно жил в этих краях старый бай, и было у него два сына от разных матерей. Он гонял огромные отары до Кашгара и возвращался с тяжелыми тай-туяками. Род его процветал, а вот с сыновьями ему не повезло, они с детства недолюбливали друг друга, а когда умер их отец, начали открыто враждовать между собой. Старший из сыновей с родственниками по материнской линии, решил откочевать подальше от своего задиристого брата, и, забрав не малое богатство отца, пошел вверх по Шамсинскому ущелью. Младший брат со своими друзьями бросился за ним в погоню. Уходящие от преследования оказались зажатыми, словно в каменном мешке, на небольшой площадке у подножья скал. Пока преследователи яростно наседали снизу, женщины прятали свои украшения и нехитрый скарб под камнями. Рассказывают, что старший брат, отодвинув большой валун, бросил два десятка джамбов в яму, а затем поставил камень на место. Оба брата сгинули в той бойне….
Недавно Эмиль устроился работать егерем в Шамсинском ущелье, там еще в шестидесятых годах для иранского шаха построили домик, который на удивление пережил тяжелые времена и до сих пор находится в отличном состоянии. Есть здесь даже электрогенератор и сауна, вот только добраться до него стало трудновато. Мосты через речку давно уже снесены паводками и потому на выбор предлагались следующие варианты: на вездеходе, верхом или пешком.
— Летом,— рассказывал Эмиль, — ко мне забрела группа туристов из России. Разбили они лагерь на площадке у подножья скал, не знаю точно, чем они там занимались, только отыскали они под большим валуном истлевший ковер, а в нем завернутую медную посуду, и пару цепочек серебряных накосных украшений «чолпу». Я сам видел эти находки: красивые резные пиалы, два кумгана и черпак. Подвески «чолпу» собраны из китайских монет и среди них российский рубль 1856 года выпуска. Мне сразу вспомнилась услышанная в детстве легенда, и захотелось исследовать старое стойбище. А вдруг повезет?!
Я в свою очередь рассказал ему про джамб, якобы подаренный китайским императором своей наложнице, который тоже странным образом связан с Шамсинским ущельем. Одним словом мы договорились весной вместе искать зарытые сокровища.
Самую долго тянущуюся зиму в моей жизни все мои мысли занимала предстоящая экспедиция. Не выдержав, я поделился своими планами, прорваться в верховье ущелья, с друзьями. Желающих помочь мне откопать ямбы набралось на два джипа.
Путешествие за сокровищами изобиловало экстримом и приключениями. «Поджерик» не дошел до цели километров пятнадцать, и его пришлось оставить около очередной переправы. Далее всемером мы втиснулись в старенькую «Ниву». Проверенный вездеход смело форсировал реку, из-за ночных заморозков еще не успевшей набрать полную силу, а вот наледи с первого захода ему преодолеть не удалось. Только чудом, зацепившись за край крутого откоса, машина не свалилась в обрыв. Дальше слабонервные обходили опасные места пешком. Дорога оборвалась возле шахского домика, где нас ждал Эмиль. Наскоро перекусив, мы поспешили вверх по ущелью, куда вела узкая тропка. Преодолев получасовой подъем, и дважды переправившись через реку, мы вышли на искомую стоянку. Природа словно специально создала это укрытие: по краю площадки частоколом щетинились дикие камни, такие же острые обломки скал покрывали крутые склоны плоского холма, который полукругом огибал стремительный поток.
Находки пошли сразу, причем в большом количестве, но совсем не те, какие нам хотелось. В изобилии встречались лишь свинцовые пули, гильзы патронов от ружей и карабинов, по клеймам на которых можно было определить, что все они 60-80 годов минувшего столетия. Некоторые находки обнадеживали, так на площадке отыскались несколько медяков царской чеканки и пара ранних советских монет, пряслица, наперстки и поясные бляшки. Безусловно, во второй половине XIX начале ХХ века это стоянка обживалась, а вот следов битвы найти так и не удалось. Работали допоздна, обшаривая тремя металлоискателями небольшую площадку вдоль и поперек. Я же, помня про ориентир, который сумел сохранить в секрете, обзванивал прибором основания у всех торчащих камней, как на площадке, так и за её пределами. И наконец, мои старания были вознаграждены, подножье одного валуна отозвалось пульсирующим глубинным сигналом.
— Джамбы!!! — у меня бешено забилось сердце в предвкушении долгожданной находки. Сигнал выдавался мощной, такой обычно идет от массивных металлических предметов, хотя и неустойчивый, индикатор показывал то серебро, то бронзу. Грунт под камнем оказался щебенистый и поддавался с большим трудом. Я взмок, пока выдолбил полуметровую ямку. Друзья, побросав свои приборы и окружив меня плотным кольцом, давали дельные советы. Вопреки ожиданиям на дне ямы открылись два железных топора, серп и скребок, изрядно проржавевшие от времени и потому вводившие прибор в заблуждение.
Среди моих друзей-кладоискателей раздался не просто вздох разочарованья, а скорбный стон, словно их обманули в самых радужных надеждах. Меня же заинтересовали бытовые артефакты полуторовековой давности, и я начал их рассматривать. Топоры, послужившие видимо не одному поколению скотоводов, пришли в полную негодность, однако все трещины и разрывы были мастерски заклепаны, причем накладки перерывали друг друга, что свидетельствовало об их неоднократном ремонте.
Джамбы мы не нашли, но не потеряли надежду, что повезет в будущем, причем, рассматривая любовно отремонтированные топоры тщательно укрытые на глубине мы пришли к выводу, что для их владельца они являлись самыми ценными вещами, а следовательно продолжать поиски на этой стоянке бессмысленно.

Реликвии из затерянного города
Вначале она позвонила, долго и путано объясняя назначение непонятных предметов, доставшихся по наследству её мужу. Потом сославшись на авторитет академика, который якобы осмотрел эти вещи и порекомендовал обратиться в наш антикварный салон, попросила о встрече. Пришла она в деловом костюме, но чувствовала себя сковано, говорила мало и как-то неуверенно, как девушка на первом свидании, хотя возраст её давно перевалил за сорок. Прежде чем показать семейные реликвии она положила на стол старый фотоснимок отряда вооруженных красноармейцев в буденовках, среди которых были два киргизских аскера в национальных колпаках с карамультуками, и несколько листов с распечатанным на принтере рассказом Александра Бушкова «Таинственный город».
— Прочтите, пожалуйста.
Я пробежал глазами несколько страниц текста. Для тех, кто не знаком с творчеством этого популярного авантюрного писателя, приведу несколько фраз, которые составляют основу рассказа.

«1930 год, конец лета. Где-то там, где сходятся границы Киргизии, Казахстана и китайской провинции Кашгар. ...Отряд красноармейцев преследовал банду басмачей. Они не заблудились и не сбились с пути. Они попросту представления не имели, куда их занесло. Руины древнего города они увидели совершенно неожиданно.
— Говорят умные люди, что в таких вот местах кладов навалом...
Командир в город войти не разрешил, распорядившись непререкаемым тоном:
— За мной, рысью марш!
Возвращались они другой дорогой, и города больше не видели.
Все члены отряда сгинули в годы репрессий. Командиру повезло — он уцелел и всё рассказал племяннику во времена оттепели, а племянник в начале восьмидесятых рассказал Бушкову. Если город существует, он так и стоит в той долине. Но никто не знает, где эта долина...»

Женщина терпеливо ждала, пока я дочитаю и начала излагать свою историю.
— Бушков правильно все описал, только он не знал, что один из участников этого отряда отец моего мужа, вот он справа на фотографии, после Отечественной войной вернулся в эти места и отыскал таинственный город. Он даже привез оттуда несколько вещей, — она вытащила из сумочки картонные коробочки с поролоновыми уплотнителями, в которых находились керамические поделки.
Одна из них, по форме напоминающая мяч для регби состояла из двух половинок, богато украшенных растительным орнаментом, в которые переплетались религиозные символы и свастика. На торцах этой своеобразной шкатулки располагались замысловатые керамические печати. Раскрыть половинки без их нарушения не представлялось возможным. Вторая вещичка напоминала шахматную доску, в клетках которой бессистемно размещались буквы греческого алфавита. Зашифрованная информация, если она, конечно, там имелась, поддавалась прочтению только при наложении определенного ключа. Еще два предмета непонятного назначения представляли подобные головоломки, но уже с арабскими письменами.
— Свекор не кому не рассказывал о городе, хотел еще раз отправиться туда на поиски кладов, но в конце пятидесятых он умер. Эти древности из таинственного города все это время хранились у нас на чердаке, а сейчас мужа положили в больницу, ему срочно понадобилась дорогостоящая хирургическая операция. Вот на семейном совете мы и решили расстаться с этими реликвиями. Пять лет назад одну такую вещичку у нас приобрела за тысячу долларов соседка, уезжающая в Израиль. Там она продала её за 10 тысяч и очень просила уступить ей и остальные, но мы тогда в деньгах не нуждались и отказали ей. Она нам рассказывала, что в этих шкатулках хранятся какие-то ценные исторические документы или даже данные о зарытых кладах.
Мне с первого взгляда стало ясно, что передо мной антикварные подделки из Китая, причем их даже не удосужились извлечь из родных коробочек, а вся эта красивая легенда со свекром-красноармейцем — продолжение безудержной фантазии Александра Бушкова, но я решил доиграть партию до конца, с показным интересом разглядывая «древности».
— Вы попали точно по адресу, я занимаюсь историей Кыргызстана и увлекаюсь поисками кладов. Во сколько вы оцениваете свои реликвии?
— Мы хотели бы по тысячи долларов за каждую, но если вы заберете все оптом, то можно и за три, — пошла на уступки довольная комитентка.
— Это очень дорого, но будем надеяться, что все окупится многократно, если вы укажете мне место нахождения таинственного города, — начал я торговаться, не зная ещё как переиграть мою посетительницу и вынудить её признаться, что вся эта комбинация с рассказом и фальшивыми реликвиями ловушка для доверчивого лоха. Подлинной во всей этой истории была лишь пожелтевшая фотография.
— Я сама точно место не знаю, но муж вам сможет показать, где это, — охотно согласилась женщина.
— Он же в больнице, — попытался я подловить мою собеседницу.
— Конечно, когда поправится, — вывернулась она.
— Договорились, когда муж поправится, тогда и приходите, — опять закинул я ловушку, хорошо помня, что деньги нужны на дорогую операцию.
— А может он покажет вам это место на карте?
— Хорошая идея, у меня в Google есть детальная карта Кыргызстана, отснятая с космоса, там можно разглядеть не только все дома, но и припаркованные рядом машины, а все наши городища видны как на ладони, я думаю, что древний город на ней с помощью вашего мужа мы отыщем быстро, — восторженно затараторил я.
Посетительницу мой восторг не порадовал, она стала заметно нервничать и принялась раскладывать свои реликвии по коробочкам.
— Не подскажите, как вы вырезаете такие аккуратные гнезда в поролоне, я тоже хочу научиться, что бы транспортировать свои находки, — поинтересовался я напоследок.
— Это не я делала, это свекор, — не подумав, ответила женщина.
— Какая досадная нестыковка получается, а нас в школе учили, что производство поролона в СССР началось только в середине шестидесятых, — торжественно произнес я. — Не хорошо обманывать, в другой раз вы свои сувениры хотя бы пылью пересыпьте для большей достоверности.
Женщина, молча, сложила свои антикварные подделки в сумку, и быстро удалилась. Я гордился собой, еще бы разоблачил аферистку. Целую неделю я рассказывал своим друзьям эту забавную историю.
А месяц спустя мне позвонил знакомый владелец ломбарда, ему под залог принесли реликвии из затерянного в горах древнего города. Зная мою страсть к старине, он решил сделать мне подарок, выкупив их, предварительно сбив цену находок в несколько раз от запрашиваемой суммы. Надо ли говорить, что древностями оказались те злополучные китайские сувениры, только перемазанные засохшей глиной.

Монгольские клады

«Мы трудились, не покладая рук, здесь находились золотые монеты самой разнообразной чеканки. Мне очень нравилось сортировать их. Английские, французские, испанские, португальские монеты, гинеи и луидоры, дублоны и цехины, монеты с изображениями всех европейских королей за последние сто лет, странные восточные монеты, круглые монеты, квадратные с дыркой посередине, чтобы их можно было носить на шее, — в этой коллекции были собраны деньги всего мира. Их было больше, чем осенних листьев. От возни с ними у меня ныла спина, и болели пальцы».
Так на последней странице знаменитого «Острова сокровищ», подведен итог долгих и увлекательных приключений основоположников кладоискательства. Неоднократно почитывая произведение Роберта Льюиса Стивенсона, я и представить себе не мог, что в таком же позитивном ключе закончатся и мои поиски монгольского клада.

В одной из статей по нумизматике профессора Михаила Федорова я нашел интересную сноску о монгольском кладе, случайно найденном учащимися пригородного села Кара-Джигач незадолго до развала Советского Союза. Как полагалось в те добрые старые времена, монеты отнесли в школьный музей. Учительница истории показывала несколько покрытых серыми окислами кругляков профессору. Когда же Федоров наконец-то собрался описать клад и приехал в пригород, то ему осталось лишь зафиксировать в своей научной работе досадный факт, — учительница убыла на постоянное место жительство в Белоруссию, и следы клада затерялись.
Эта незначительная сноска стала отправным пунктом для поиска монгольских кладов в районе городища Кара-Джигач. В наши дни от средневекового города, предварительно названого Тарсакент или «город христиан», а если дословно, то «город неверных», остались лишь обломки керамики на ровных, словно отутюженных полях. Однако в конце XIX века первые русские переселенцы находили в этих местах могильные камни-кайраки. Изображения христианской символики на надгробьях сопровождались сирийскими письменами, среди которых ученые смогли прочесть часто повторяющиеся даты — 1338 и 1339 год в пересчете на христианское летоисчисление и надпись «умер от чумы». На этом основании историки сделали заключение, что эпидемия чумы, в середине XIV века, уничтожившая треть населения Парижа, зародилась в Средней Азии и стала причиной гибели Тарсакента. Действительно, эта страшная болезнь, изображаемая в средневековье в виде женщины с косой, выкашивала все население городов без разбора. Однако в нашем случае должны были сохраниться руины домов и замков, а от Тарсакента не осталось даже небольших холмиков, потому возникла и другая версия, что к уничтожению города «неверных» причастны войска Тамерлана, совершившего несколько восточных карательных походов. Такое предположение базировалось на традициях Железного Хромца полностью сносить с лика земли захваченные города, оказывающих сопротивление или просто пришедшихся не по нраву великому полководцу. Мелиоративные работы советского периода завершили разрушительный процесс, начатый тимуридскими войсками, и от некогда процветавшего города не осталось и следа.
Загадочный Тарсакент постоянно манил меня, и я собирал сведения об уничтоженном городе, тщетно пытаясь привлечь к нему внимание археологов. Когда мой случайный знакомый Олег, приобретя металлоискатель, попросил совета, где можно его испытать, я предложил ему пройтись по полям на месте караджигачского городища как наиболее перспективного для поиска, к тому же находящегося рядом с городом. Новичкам везет, в первый же день он нашел клад мелких серебряных монгольских монет. Сосуд, в котором они хранились, найти не удалось, поскольку многократная вспашка растащила его остатки и полутораграммовые дирхемы по всему полю. С тех пор мой знакомый ездил на «золотой клин» постоянно и часто привозил мне на определение бляшки, пряжки и монгольские монеты. Среди находок оказалось несколько дирхемов ранее неизвестных ученым.
Однажды он поднял бронзовый монетный штемпель, которым выбивали чагатайские дирхемы с датой соответствующей 1333 году, и монету, отчеканенную этим штемпелем. Запахло научной сенсацией, такой инструмент хранят за семью печатями, чтобы он не попал в руки фальшивомонетчиков, как правило, на чекане граверами вырезалось название города, что позволяет локализовать его местонахождение, другими словами появилась возможность документально обосновать название разрушенного города. Отыскав арабский алфавит, я начал сопоставлять замысловатые крючочки-червячочки, безуспешно пытаясь отыскать на монете и чекане слово «Тарса». Однако сенсация не состоялась, пришедшие мне на помощь арабисты, уверено прочли название монетного двора — город Отрар. Первая версия, что найден инструмент фальшивомонетчика, отпала сразу, поскольку отчеканенная им монета оказалась полноценной. Надо сказать, что у этого предположения имелись свои основания, среди ранее собранных Олегом монет попадались и «позеленевшие», что указывало на низкое содержание благородного металла и даже пара посеребренных обломков динара. Мое «открытие» монетного двора в пригороде Бишкека, сорвалось, но интерес к монгольским монетам и кладам все нарастал, и я вплотную занялся чагатайской нумизматикой.
На территории Чуйской долины монеты Чагатаидов, потомков Чингисхана, которым в наследство досталась Средняя Азии, до недавнего времени встречались крайне редко, в связи с эти ученые записали в свои скрижали, что городская культура здесь после нашествия монголов угасала, и товарно-денежные отношения прервались. Действительно вслед за кровопролитным разрушительным завоеванием монголами Средней Азии в денежном хозяйстве почти полвека длился хаос. Эпизодически выпускались неполноценные медные монеты, которые ходили по завышенному принудительному курсу. Население их принимать отказывалось, и тогда на монетах появились угрожающие надписи «Кто не возьмет эту монету, будет преступник».
Чингизиды, захватив множество городов и уничтожив или угнав в полон большую часть населения, однако сохранили привилегии господствующего класса и некоторыми областями по-прежнему управляли местные князьки. Вначале монголы не вмешивались в управление культурными регионами, отдав сбор налогов откупщикам. В улусе Чагатая эту роль исполняли хорезмийский купец Махмуд Ялавач, потом его сыновья и внуки. Один из них провел денежную реформу, возродив чеканку серебряных дирхемов. Эти мелкие монеты выпускались на многочисленных монетных дворах из высокопробного серебра, но были анонимные, то есть на них отсутствовало имя правящего хана. Хотя некоторые ученые считают изображение тамги на монетах в виде буквы «Ф» своеобразным гербом Чагатаидов. Постепенно из-за инфляции дирхемы потеряли почти половину своего веса, и пользоваться ими стало неудобно. Во времена правления чагатайского хана Кепека, по сведениям его современников, заботившимся о благосостоянии страны, началась денежная реформа, в основе которой лежала крупная серебряная монета или динар, приравненный к шести дирхемам. Неизвестно насколько активно хан принимал участие в реформе, но с тех пор все крупные монеты стали называться динарами Кепека, хотя они чеканились с именами других ханов. Пережив Чагатайскую династию «кепеки» находились в обращении в государстве Тимуридов.

Впрочем, я отвлекся. Вновь столкнуться с монгольским кладом мне пришлось при весьма необычных обстоятельствах. Я уже работал экспертом антиквариата, когда мне позвонили с Северной таможни.
— Капитан Алиев беспокоит, не могли бы вы срочно прибыть к нам.
Капитан сидел в кабинете в окружении сослуживцев, и смотрел эротическое видео на большем плазменном экране.
— Вот, контрабандный материал изучаем, — объяснил мне таможенник необычное занятие своих сотрудников, — посиди пока.
Я с удовольствием посмотрел до конца красочный развлекательный фильм, отметив про себя, что в работе таможенников тоже есть свои прелести, когда капитан снова обо мне вспомнил.
— Подскажи, пожалуйста, что за фигня, вроде бы на монеты похожи, вчера задержали на китайской границе, — он открыл картонную коробку, наполовину заполненную темно серыми кружками.
— Да, это чагатайские серебряные динары.
— Какое же это серебро? — капитан взял монету и легко сломал её пополам.
— Что вы делаете, — бросился я к нему. — Просто металл потерял свои свойства за 650 лет.
— А я-то думаю, из чего они сделаны, капитан выбрал несколько обломков из общей кучи, намереваясь выбросить их в мусорное ведро.
Я перехватил его руку.
— Позвольте я их заберу.
Так я стал обладателем уникального, хотя и переломного пополам динара, отчеканенного в Термезе с датой ранее ученым не встречавшейся.

Позже, этот огромный клад, изученный и опубликованный профессором Федоровым, занял свое место в хранилище государственного музея, вот только район обнаружения клада осталось неизвестным. Без такой информации исторические реконструкции, сделанные на основании изучения клада, научно выражаясь некорректны. Позволю себе еще одно отступление от темы, что бы проиллюстрировать эти доводы.
Как то из «Лавки древностей» в Караколе хороший знакомый привез мне 38 бронзовых дирхемов хорезмшаха Мухаммада бен Текеша с остатками серебрения, отчеканенных в Балхе и Термезе в 1200–1220 годах и зарытые, безусловно, во времена монгольского нашествия. Монеты в магазин сдал российский пограничник, вот только место их находки антиквар не уточнил. Мне представилось логичным предположение, что клад найден на Иссык-Куле, хотя в северных областях Кыргызстана ни клады, ни отдельные монеты хорезмшахов этого периода не находили. По всей исторической обстановке почти непрерывных воин правоверных хорезмийцев с неверными кара-кытаями, основавшими в Баласагуне столицу своего государства, их и не должно было быть, — разве что случайно. Однако факт наличия монет существовал, и его необходимо было исследовать и объяснить. Моя научная статья об уникальном кладе хорезмийских монет в Кыргызстане уже готовилась к печати, когда в руки попал свежий нумизматический сборник со статьей Е.А. Давидович «Монеты Мухаммада бен Текеша (1200–1220) из клада, найденного на территории Старого Термеза». Там сообщалось о большом кладе, найденном солдатами перед распадом Советского Союза и разошедшегося по рукам. Клад был обнаружен случайно во время совместных учений в большем «узкогорлом» кувшине; монет было так много, что некоторые насыпали себе полные каски, другие набивали ими карманы. После демобилизации военнослужащие развезли монеты по разным городам. Часть монет, описанных в статье Е.А. Давидович, попала на Украину. Типы монет и пропорциональный состав моего «клада» полностью совпадал с данными, опубликованными Е.А. Давидович; осталось лишь признать, что наш пограничник — сдатчик «клада», скорее всего, тоже служил в Термезе и привез монеты оттуда. Так отсутствие сведений о месте находки монет едва не привело к «научному открытию», которое могло закончиться досадным казусом.
Сравнивая монеты, собранные Олегом на городище Кара-Джигач с монетами из клада, задержанного таможенниками, я заметил, что названия городов, из которых они прибыли, примерно совпадают. Об этом я сообщил профессору Федорову. Поскольку на тот момент было известно лишь одно городище, где находили чагатайские монеты, то возникло предположение, — на китайской границе задержан именно тот клад, который пропал из школьного музея в Кара-Джигаче. Что профессор и подтвердил в очередной своей статье по нумизматике.

Когда я приобрел металлоискатель, мой давний знакомый Олег, поднаторевший в поисках археологических артефактов, повез меня на «золотой клин», который хотя и реже, но еще одаривала настойчивых поисковиков. Пока я интенсивно махал своим новым прибором без малейшего результата, Олег насобирал несколько поясных бляшек и поднял красивое, но разорванное плугом бронзовое зеркало. К обеду пыл мой начал постепенно угасать, кроме алюминиевой проволоки, пробок от водки, называемых у профессиональных кладоискателей «бескозырками» я ничего не нашел. Вдруг прибор издал приятный сигнал и прямо на поверхности я увидел крупную серебряную монету — динар Кепека. Мою радость не могли омрачить ни то, что оттиск на монете просматривался лишь частично, ни то, что она неоднократно подвергалась средневековой экспертизе, и следы зубов плотно покрывали монетное поле. Примитивные, часто с ошибками легенды на монетах вряд ли служили критериями подлинности, и потому недоверчивое неграмотное население проводило собственную проверку. Глубокие вмятины, оставленные на покусанных монетах, убеждали их в высокой пробе серебра.
Моему восторгу не было предела, и я побежал на другой конец поля к Олегу похвастаться находкой.
— Где ты её нашел? — поинтересовался он.
Я показал место, а сам с утроенной энергией начал исследовать поле. Я обежал его вдоль и поперек, в то время как Олег надолго застрял на месте моей находки. Когда я к нему вернулся, он показал мне десять серебряных динаров. Мое расстройство не поддавалось описания. Ну, почему я сам тщательно не прозвонил это место? Наверное, все мои эмоции читались на лице, поскольку Олег, взглянув на меня, отдал мне половину своих находок, что ровно на половину уменьшило мою досаду.
— Крупные монеты теряли редко, если найдешь одну, то рядом должны быть и другие это верный признак расположенного поблизости клада, — делился своим опытом Олег. Тогда я еще не знал, что через неделю на этом месте Олег откопает кувшин с тридцатью динарами Кепека и украшениями монгольской модницы.

Прошло еще несколько лет, я уже считал себя профессиональным кладоискателем. Около сотни монгольских монет, были собраны мной по полям и ущельям. Однажды мне крупно повезло, и я тоже нашел клад на поле севернее Краснореченского городище. Машинально подняв основание кувшина, выброшенного плугом при нарезке арыка, я к своему удивлению обнаружил на его дне его среди спекшегося грунта несколько монет XIV века. Двадцать дирхемов, когда-то составляли женские украшения в виде монисты, все они имели по два отверстия около гурта или напаянные ушки. Монетные легенды, которые удалось прочесть, дали интересные сведения о географии торговых связей того времени. Самой интересной мне представлялась дирхем, отчеканенный монетным двором города Оша. Среди чагатайских монет оказались и две «иностранки»: золотоордынская монета, отчеканенная в Хорезме и монета Ильханов, правителей Закавказья. На основе этого нумизматического материала я опубликовал научную статью, доказывая, что в середине XIV века в Чуйской долине сохранялось городское население, и теплилась международная торговля.

Как-то осенью ко мне в антикварный салон пришел молодой киргиз. По-русски он говорил с трудом, а может просто хитрил и ловко уходил от прямых вопросов, откуда у него чагатайские динары. Вот уже третий раз молодой парень приносил на продажу крупные серебряные монгольские монеты, упорно скрывая место их обнаружения, неопределенно махая рукой в сторону хребта Ала-Тоо. После серии наводящих вопросов удалось выяснить, что вроде бы в горах речка подмывает берег, там он и собирает древности, и что у него дома есть и другие находки.
— А ты далеко от города живешь? — сделал попытку выведать местонахождение пещеры новоявленного Али-Бабы, сидевший у меня в гостях Саша — компаньон по поискам кладов.
— Километров тридцать.
— Давай, мы тебя отвезем домой заодно и находки твои посмотрим, — гнул свою линию Александр. Проследить ход его мыслей не представляло большой сложности — речка с ущельем должны располагаться недалеко от дома.
Нурлан, так звали нашего невольного и недогадливого проводника, жил на окраине села, на входе в небольшое ущелье. Он показал нам свои находки; два китайских бронзовых зеркала, чарак — средневековый масленый светильник, бронзовый разнос и керамические чашу, расписанные голубой поливой. Вещи великолепно сохранились, но нас они интересовали постольку-постольку.
Саша хитро подмигнул, мне, и задал еще один наводящий вопрос, можно ли по этому ущелью проехать на его «Гольфе», и хватит ли у него бензина. Нурлан заверил, что дорога хорошая и место находится недалеко. Распрощавшись с проводником мы, сделав небольшой крюк, выехали на дорогу к ущелью, и сразу за поселком увидели городище, а точнее то, что он него осталось. Средневековый жилой квартал, рядом с цитаделью, делила на две части небольшая речушка, пересекая городище по диагонали. В южной части городища протянулась селеулавливающая канава глубиной более двух метров. Половина средневекового поселения попала под застройку разрастающегося поселка, другую занимала свалка, некоторые из бугров сохранилась, поскольку были покрыты могильными холмиками, остальные спланированы, видимо, совсем недавно под огороды. На одном из участков, подготовленном к вспашке, дерн был содран бульдозером, и на нем всюду виднелась монгольская керамика с ярко голубой поливой. Археологический материал, валяющийся под ногами, представлялся весьма интересным и необычным. В настольной книге археологов «Раннесредневековые города и поселения Чуйской долины», изданной Петром Кожемяко пятьдесят лет назад это городище не значилось.
В ближайшее воскресенье, вооружившись приборами, мы с Сашей решили обследовать археологический Клондайк. Я ходил по полю, собирая металлические оплавки и инструмент литейщика, некогда находившейся на этом месте мастерской, а Саша решил осмотреть бруствер селеулавливающей дамбы. Вскоре он вернулся, держа в зажатом кулаке динар Кепека.
— Ты там всё внимательно проверил, ничего больше нет? — поинтересовался я.
— Конечно, что я маленький что ли, но если не доверяете, можете сами поискать, — обижено предложил мой постоянный напарник.
История повторяется, только теперь на месте профессионала Олега находился я. «Монгольские динары ни когда не встречаются поодиночке, они как опята попадаются россыпями», — вспоминал я его наставления, тщательно зондирую показанное Александром место. Сигнал прибора, при обнаружении серебро, зазвучал как приятная мелодия. Я выкопал маленький дирхем, а мелодия продолжала раздаваться. Глубже я обнаружил еще один дирхем, а рядом серебряный динар. Я помахал металлоискателем Александру, и вдвоем мы начали слой за слоем просеивать отвал. Мы откопали семь динаров, и парочку дирхемов, когда к нам подошел местный чабан с мальчиком.
— Золото ищите? У нас одна женщина в прошлом году целый кувшин золотых монет насобирала, поставила сетку от кровати и через нее просевала землю. Потом пол села по её методу копало, все холмы в округе изрыли. Словоохотливый чабан уходить не собирался, а продолжать поиски под его бдительным надзором мы не захотели, решив приехать в следующий выходной. Однако выбраться той весной на городище у меня не получилось, к тому же Александр сообщил, что плотно поработал на отвале и нашел только пару монет.
По материалам весенних находок я сделал научное сообщение на исторической конференции, доложив о печальной участи уничтожаемого не зарегистрированного городища, и получил задание Академии Наук провести его обследование с целью изучения перспектив для проведения стационарных раскопок в будущем.
На археологическую разведку мы с Олегом поехали поздней осенью. Ходить с приборами по заросшей крупными колючками мусорной свалке удовольствие мало приятное, а поля, которые весной разровняли, так густо поросло сорнякам, что протащить через них прибор не представлялось возможным. Безрезультатно мы проходили до обеда.
— А вот здесь мы с Сашей собирали чагатайские монеты, показал я на яму, вырытую в отвале траншеи. Углубив яму на штык лопаты, мы снова услышал знакомую мелодию прибора. На небольшой глубине лежали три слипшиеся монеты.
Это была тяжелая неделя. Мы трудились, не покладая рук, перекапывая бруствер траншеи. Здесь находились монеты самой разнообразной чеканки. Мне очень нравилось сортировать их, раскладывая по пакетикам бухарские анонимные динары с примитивным безвкусным и часто безграмотным расположением декоративных элементов и надписей; монеты самаркандского чекана с мелким безупречно каллиграфическими легендами и изящным крестиком в центре; таразские дирхемы, украшенные геометрическим узором в форме звезды Давида. Среди монет отыскался чекан Термеза, с редкой датой, точно такой же какой я забрал у таможенника, несколько монет из Алмалыка и Отарара, с четкими оттисками или стертые серебряные лепешки. Каждая новая находка придавал нам силы, и мы копали, копали…
Очевидно, что экскаваторщик, зацепив большой кувшин с кладом, разбросал его по нескольким кучам. Монеты высыпались из ковша экскаватора широкой полосой и залегали под насыпью на разной глубине и на расстоянии до десяти метров от траншеи. Тщательно зондируя грунт приборами, и перелопачивая за день по несколько кубометров земли, мы строили всевозможные предположения, где может находиться ядро клада с остатками керамического сосуда. Лежит ли он на дне траншеи или выкинут на бруствер. Мы дважды перекопали весь отвал, и даже не заметили, как к нам подошел пожилой мужчина:
— Что вы тут роетесь? Все монеты уже давно собраны.
— Откуда у вас такая информация, — насторожился я.
— Я их сам собрал, лет двадцать назад, когда траншею прокладывал. Кувшин, вот тут сбоку стоял, видите, там сохранилась ямка от моей копки. Этих монет я полведра нагреб, они долго у меня лежали, я все не знал, как их повыгоднее пристроить, а потом сосед дальнобойщик посоветовал переслать их с ним в Китай — мол, там на этих монетах можно хорошие бабки срубить. Только не чего хорошего из этого не вышло, накрыли моего соседа таможенники на границе в Нарыне, и все монеты забрали. Хорошо хотя не посадили…

Круг замкнулся, рассыпанные монгольские сокровища скоро вновь объединятся в музейной экспозиции.

Шутки археологов

Традиционный прикол, который часто повторяется во всех археологических сезонах, и исполняется как маститыми учеными, так и рабочими — это подбрасывание в раскоп коллеги какой-нибудь современной или даже древней вещички. Я помню, лет десять назад в желтой прессе всерьез обсуждали изобретение в будущем машины времени, на том основании, что в ацтекском захоронении отыскался прекрасно сохранившийся американский цент с датой проведения археологических раскопок. Вариант, что это чья-то глупая шутка, почему то не рассматривался.
Признаюсь, я тоже грешен, не смог удержаться от подобной шалости. В тот полевой сезон мы с другом по заданию академика Плоских Владимира Михайловича проводили инструментальное обследование городища Короол-Дюбе в одном из иссык-кульских ущелий. Простое на первый взгляд поручение оказалось практически невыполнимым, большая часть городища оказалось занята под современное кладбище, а крепостные стены заросли сорнякам настолько, что металлоискатель застревал в густых кущах. Побродив безрезультатно до обеда, мы спустились вниз и остановились около асановского раскопа. По обыкновению, параллельно с археологической экспедицией Славянский университет проводил студенческую практику, и аспирант Асан Торгоев объяснял будущим историкам методику раскопок тюркского кургана. Почти два десятка девчат стояли по периметру небольшого котлована, наблюдая, как Асан и единственный парень в их группе ковыряют плотный каменистый грунт. Работа продолжалась третий день, а раскоп не достиг еще и полуметровой глубины. Иногда девушки по очереди тоже брали в руки инструмент и, лениво помахав лопатой, возвращались на бруствер. Чтобы докопаться такими темпами до захоронения отведенного срока практики им явно не хватило бы.
Мне захотелось разбудить в девчатах интерес к раскопкам и я, подмигнув Асану, вытащил из кармана обломок золотого динара, по которому настраиваю прибор на определенные металлы, и, бросив его в отвал, притоптал ногой.
— А вы тщательно все просматриваете? Вдруг, что-то пропустили. Давайте, проверим металлоискателем ваш раскоп, — предложил я.
Все заинтересовались, и я, собрав прибор, начал зондировать площадь раскопа. Как и ожидалось, сигналов не последовало, но вот когда я проверял отвал, прибор вдруг весело зачирикал. Дождавшись, когда вокруг меня соберется вся группа, я на глазах изумленных студенток осторожно извлек из земли свой кусочек динара.
— Монетка!!! Золото!!! — раздались вокруг восторженные крики.
— Можно её посмотреть? – спросила высокая симпатичная девушка.
Я опрометчиво протянул ей динар.
— Это монета найдена у нас на раскопе, значит, она наша, и мы вам её не отдадим, — протараторила длинноногая красавица и, зажав находку в кулачек, спряталась за спины своих подруг.
— Да, эта наша монета, — стали грудью на её защиту остальные студентки.
Наверно вид у меня был растерянный, я пытался объяснить, что это шутка, и монету в отвал мною подброшена, но студентки не слушали мой лепет.
Асан, оставив работу, громко хохотал. Обломок динара он вернул мне уже после окончание практики.
Но, как видно, тот случай ни чему меня не научил, и год или два спустя я снова попал в неловкую ситуацию. Иссык-кульская археологическая экспедиция обзавелась видеокамерой и снимала фильм о своей работе. Поучаствовать в съемках с металлоискателем пригласили и меня. Собираясь в командировку, я прихватил искусно выполненную бронзовую копию скифской бляшки в виде свернувшийся в кольцо пантеры. Возможность отыскать скифскую бронзу во время съемок, равнялось нулю, а поскольку я догадывался, что фильм будет не столько документальным, сколько постановочным, то и взял с собой эту злосчастную подделку.
Съемки проходили на южном берегу в районе села Дархан, где местные жители неоднократно находили скифские бронзовые мечи-акинаки. Студенты разбрелись по пляжу в поисках обломков керамики, встречаемой здесь в изобилии. Мэтры археологии начальник экспедиции Владимир Михайлович Плоских и его зам Владимир Петрович Мокрынин расположились в тени зарослей облепихи. Режиссер и оператор фильма Татьяна Буримова объяснила мою задачу — пройтись с металлоискателем вдоль берега, а если повезет, неспешно откопать то, что обнаружит прибор. Но я не стал полагаться на слепой случай, и незаметно закопав в песок бронзовую бляшку на пути следования, стал старательно размахивать прибором. Татьяна фиксировала на видеокамеру мои действия. В установленном месте прибор запел, и я, после недолгих поисков в рыхлом песке, извлек бронзовую пантеру. Продемонстрировав, перед камерой находку я сунул её в карман, наивно пологая, что на этом моя миссия окончена.
По окончанию съемок мы с Татьяной присоединились к нашим мэтрам, и я видел, как ей не терпется рассказать историкам о результатах поиска.
— Александр, покажи, пожалуйста, свою находку Владимир Михайловичу.
Разыгрывать известных ученых мне совсем не хотелось, и я стал отнекиваться.
— Александр сейчас нашел бронзовую бляшку, а показывать не хочет, — продолжала канючить она. Наконец я сдался и извлек пантеру из кармана. Реакция Плоских была довольно сдержанной, а вот Владимир Петрович, прямо просиял.
— Поздравляю, какая чудная работа, это сенсационная находка, таких в Эрмитаже раз-два и обчелся.
— Это антикварная подделка, — пришлось мне признаться. — Она привезена из города, и подброшена для киноэффекта.
— Александр просто не хочет отдавать вам свою находку и потому говорит, что эта копия, — не унималась Татьяна. Я сама видела, как он её окопал в песке мерах в трехстах отсюда.
Находку еще раз внимательно осмотрели. Имитация была выполнена на высоком уровне, и даже зеленые окислы, плотной коркой покрывали оборотную сторону бляшки. Воцарилось неловкое молчание. Чувствовалось, что мэтры прибывают в растерянности, не зная кому верить.
— В нашем институте Истории часто вспоминают подобный случай, — прервал затянувшуюся паузу Владимир Петрович. — К началу затопления Токтогульского водохранилища, все археологические силы республики перебросили в Кетмень-Тюбинскую котловину, исследовать памятники, остающиеся на дне рукотворного моря. Это была одна из крупнейших в Советском Союзе экспедиций, в ней участвовали более 200 человек. Пригласили на раскопки таджикских, узбекских и российских ученых, в том числе и Владимира Ароновича Лившица, чуть ли не единственного специалиста по прочтению согдийских текстов. Находок в том сезон собрали не мало, на раскопках тюркских могильников использовали бульдозера, которые сносили курганы, а ученым оставалось лишь их зачищать и документировать. Вот только согдийских надписей не встречалось, и российский ученый оставался ни у дел. Один наш аспирант, назовем его условно Анвар, решил, пользуюсь случаем изучить согдийскую грамоту и все свободное время досаждал Владимиру Ароновичу. Согдовед поначалу долго и терпеливо объяснял Анвару азы алфавита и правописания, но со временем надоедливый ученик утомил профессора и он разыграл с ним злую шутку. Подобрав обломок керамического сосуда, он вырезал на нем согдийскую надпись, и тщательно затерев её глиной, подбросил в раскоп к Анвару.
Восторг аспиранта, обнаружившего обломок с надписью, не подавался описанию. Он носился по всему лагерю, демонстрируя всем свою сенсационную находку. Прибежал он и к Лившицу.
— Прочтите, пожалуйста, надпись.
Но, Ароныч принял его прохладно.
— Чему я учил тебя целый месяц. Давай, сам разбирайся.
Анвар ушел в свою палатку и через некоторое время снова раздался его восторженный крик.
— Я разобрал первое слово — это имя. Представляете, какое невероятное совпадение согдийца тоже звали Анвар. Он мой тезка. Над остальными словами молодому аспиранту пришлось провозиться до утра.
— Я прочел слова, осталось только их перевести, — обратился он утром к Лившицу и тот протянул ему согдийский словарь. Через час аспирант принес ученому словарь и, молча, положив его на стол, удалился.
Как потом выяснилось, рядом с именем Лившиц накарябал по-согдийски еще несколько нелицеприятных слов, характеризующих надоедливого аспиранта.
Владимир Михайлович, видимо, не раз слышавший этот анекдот, добавил:
— Тот аспирант давно уже сам профессор и очень не любит, когда вспоминают эту историю.
Когда вечером я стал собираться уезжать домой, Владимир Петрович, по-дружески обняв меня, шепнул на ухо.
— Не хочешь отдавать свою находку — не надо, но опубликовать ты её обязан.
Мне стало стыдно.

Перстень Земарха

С казахстанским доктором исторических наук академиком Карлом Молдахметовичем Байпаковым мне приходилось не раз встречаться на Краснореченском городище, когда он еще в советские времена вел совместно с Валентиной Дмитриевной Горячевой раскопки цитадели. Позднее он любезно согласился оппонировать мне на защите кандидатской диссертации, и потому, когда именитый ученый попросил меня собрать сведения о тюркских стоянках в окрестностях городища Ак-Бещим, я не задумываясь, согласился.
У казахстанских археологов практикуется комплексный подход в исследовании памятников, они находят на местности, указанные в раннесредневековых письменных источниках археологические объекты и подготавливают их для будущих туристических экскурсий. Так в городе Отраре они не только раскопали дворец, где останавливался великий завоеватель Тамерлан, собираясь в поход на Китай, но и показывают к удивлению многочисленных посетителей ту софу, на которой он умер. Продуктивно занимаясь историей городов Семиречья Карл Молдахметович, научно обосновал восстановление их исконных названий, сохранившихся в китайских и арабских летописях и дорожниках. Его очередной идеей стал поиск священной горы Ак-даг.
В широко известных трудах Менандра Византийца подробно описан путь посольства императора Юстина II, возглавляемое стратегом восточных городов Земархом к тюркскому кагану Истеми в 568-569 гг. После продолжительного путешествия посол пересек Таласскую и Чуйскую долины, которые в источниках уже в то время назывались «местностями Согдиатов». Отсюда Земарх был препровожден в ставку кагана близ горы Ак-даг. Название горы, где встретили византийского посланника в некоторых источниках переведено как Золотая гора, но где это место на современных картах до сих пор точно не установлено, хотя существуют несколько предположений о её нахождении. Киргизские ученые, скрывавшиеся под псевдонимом Аман Газиев в художественной зарисовке «Посольство Земарха» предположительно отнесли Алтын-Таг на Алтай. По другим сведениям эта гора находится на территории современного Синьцзяна. Карл Молдахметович отрабатывал версию, что, ставка Истеми располагалась недалеко от города Суяб (городище Ак-Бешим в районе Токмока), уже тогда известного как торговый центр на трассе Великого шелкового пути. Возможно, его предположения основывались на данных китайского дорожника танского времени, который указывает, что в 40 ли на север от Суяба есть священная гора, где тюркские каганы всегда производят утверждение своих владетелей и старейшин.
В процессе поиска тюркской ставки я случайно познакомился с охотником Виктором, облазившим все окрестные с Токмаком вершины. Он-то, как раз и вспомнил, что у подножья Колдун-горы, расположенной на казахстанской территории, ему встречались крупные наскальные рисунки и святилища, сложенные из дикого камня. Надо заметить, Колдун-гора самая высокая в гребне, протянувшемся на восток от Токмака. Необычен и её пик, с северной стороны при желании на него можно свободно заехать на мотоцикле, а вот на южную сторону он обрывается отвесными скалами. Местные жители, что бы узнать погоду, смотрят на эту вершину, которую еще называют «Календарь». Примета у них простая, если гора затянута облаками — жди ненастье. Как мне удалось выяснить: «календарь» это русское произношение тюркского слова «Календер» — что означает — странствующий дервиш, отсюда видимо и второе более распространенное её название — Колдун-гора.
Я передал собранные сведения Байпакову и через пару недель он организовал археологическую экспедицию для исследования предполагаемой стоянки. В эту поездку пригласили и меня с Виктором. Задача нам отводилась не сложная: встретить коллег в Токмоке и провести их кротчайшим путем к цели: 15 километров по асфальту на восток, а потом еще десяток на север по проселочной дороге. Мы рассчитывали прибыть в искомое место уже через час.
Однако наше путешествие началось с проблемы. Водитель экспедиционного бусика забыл прихватить свой паспорт, и бдительные таможенники не пропустили автомобиль в Киргизию. Пришлось нам с проводником переходить казахстанскую границу, и прокладывать новый маршрут к подножью Колдун-горы через перевал, по некогда существовавшей дороге, отмеченной на атласе советских времен. Об этом пути надо рассказывать отдельно, несколько раз нам приходилось выходить и толкать бусик, или закладывать камнями промоины, но все же после многочасового экстрима мы добрались в намеченный район, правда, уже после обеда.
До стоянки поднимались пешком около часа, отмечая вокруг бесчисленные цепочки различных по величине курганов тюркского времени, обложенных, валунами. Господствующие на местности возвышенности всегда почитались кочевниками, рядом с ними они устраивали свои ставки, святилища или родовые захоронения. Подножье горы «Странствующего дервиша» подходило для стоянки наилучшим образом: высокие увалы с трех сторон закрывали от ветров обращенный к югу пологий склон, а прямое ущелье, позволяло, как на ладони, просматривать всю восточную часть Чуйской долины, и что не маловажно прямо у скалы фонтанировал мощный родник. Краткосрочное полевое исследование выявило у подножья горы огромные круги, сложенные из дикого камня, но самыми интересными были находки нескольких древних каменных святилищ. Возможно, здесь и проводились тюркские обряды очищения огнем, описанные Земархом.
Байпаков, неспешно осматривал местность, рисуя в блокноте какие-то схемы, возможно, намечая планы перспективных раскопок, а его помощница Ольга фотографировала многочисленные археологические объекты. Я же развернул свой металлодетектор.
— Все находки принадлежат нашему институту истории, поскольку собраны на территории Казахстана, — предупредил меня Карл Молдахметович.
— Естественно, я ни на что не претендую. А что вы планируете найти, для подтверждения своей гипотезы? — поинтересовался я.
— Ну, хотя бы кольцо Земарха с его инициалами, — пошутил академик.
«Да, это было бы здорово», — размечтался я и стал представлять последствия столь сенсационной находки и заголовки во всех газетах — «Отыскано кольцо византийского стратега», «В Чуйской долине обнаружена ставка Тюркского кагана».
Однако артефактов удалось собрать не много, две обычные бронзовые бляшки от тюркского пояса и горловину медного сосуда, которой, если судить по эпиграфическому орнаменту в виде арабской вязи, принадлежал уже к более позднему караханидскому периоду. Монет, как основного датирующего материала не посчастливилось поднять не одной. Настало пора возвращаться. День быстро угасал, а впереди еще предстояла опасная дорога. Все еще лелея слабую надежду, я интенсивно размахивал металлоискателем. Неожиданно прибор звякнул, указывая на наличие в земле цветного металла. Виктор, ходивший следом за мной с лопатой, копнул неглубокую ямку. Грунт был сухой неподатливый. Наш проводник копнул еще пару раз и выкинул из ямки несколько комков и, разломив один из них, сразу увидел перстень с темно красной вставкой.
— Перстень Земарха, — радостно закричал я.
Шедшие впереди Карл Молдахметович с Ольгой, вернулись к нам. Академик взял кольцо и внимательно его осмотрел:
— Странное совпадение, только заговорили о перстне и сразу он появился. Ты его точно здесь нашел?
— Вы что, сомневаетесь? Да вот, посмотрите, его отпечаток в грунте, я взял кольцо из рук академика, и приложил к следу, оставшемуся в засохшем суглинке.
Массивное кольцо ручной работы было явно старинным, широкая серебряная шинка крепилась шариками к зубчатому карсту, зажимавшему возможно рубиновую вставку. Серебро почти не окислилось, и стоило, чуть потереть его как на внутренней стороне кольца проявились две латинские буквы, выполненные готическим шрифтом.
— Смотрите, внутри проглядывают инициалы Земарха, — заметил я.
Кольцо снова перешло в руки академика.
— Что-то не очень оно похоже на древнее, хотя буквы явно латинские, скорее всего кольцо действительно европейского производства, — рассуждал Карл Молдахметович, — осматривая находку. Вот только как оно здесь оказалось?
— Разрешите мне тоже посмотреть, — попросила Ольга.— А где вы разглядели латинские буквы, здесь только русские «я» и «к».
Человеческий глаз приспособлен видеть то, что он хочет увидеть. Зубчатое клеймо мастера действительно состояло из двух выпуклых российских букв, а то, что я, а вслед за мной и Байпаков приняли за вдавленные латинские буквы, являлось лишь полем клейма.
— Ну и шутник, же ты Александр, нельзя так изгаляться над святыми чувствами археолога. Можешь забрать кольцо себе, — обиделся Карл Молдахметович.
Уже дома, листая справочник российских клейм, я определил, что кольцо изготовлено фирмой «Я.Н. Крейнес и К0», основанной в 1882 году и просуществовавшей до 1901 года.
Очень жаль, что времени на поиски в таком перспективном, но недоступным из-за существующих границ месте, оказалось слишком мало, а так хотелось найти кольцо стратега. Хотя какие наши годы.

Наследство

О существовании в нашем городе внушительной коллекции античных монет я узнал более лет тридцать назад, когда только начал приобщаться к таинствам нумизматики. Мэтры нашего нумизматического общества, предлагавшие в обмен десятки российских рублевиков XVIII века, и которых сложно было чем-либо удивить, с нескрываемой завистью рассказывали о чудаке, обладающим солидной подборкой античных монет в отличном состоянии. Слухи о таинственной коллекции будоражили воображение не одного поколения бишкекских собирателей, обрастая все новыми подробностями, и после того как ушли в мир иной старички-нумизматы, видевшие её воочию.
Прошли годы, я уже считал себя настоящим нумизматом, так как опубликовал по теме своего увлечения несколько статей в местной прессе и был избран председателем городского клуба коллекционеров. Однажды, в парке «Дружба», где мы тогда собирались, ко мне подошел старичок, представившийся Владимиром Николаевичем, и попросил отойти в сторонку. Мы расположились с ним на скамейке в глубине парка, подальше от любопытных глаз. Без излишних предисловий незнакомец вынул из кармана носовой платочек, завязанный в узелок, и высыпал в мои ладони полную пригоршню античных монет. Такого сокровища я ранее никогда не видел: здесь были тетрадрахмы с профилем Александра Македонского, мелкие серебряные монеты Древней Греции, начиная с VI века до н.э. с выдавленными квадратиками на реверсе, но самой поразительной для меня показалась подборка денариев, представляющая галерею портретов римских императоров и их жен. Я потерял дар речи, рассматривая бесценные реликвии. Видя мое восхищение, Владимир Николаевич, выдержав почтительную паузу, попросил определить монеты и разобрать их по месту и времени чекана. Я согласился, сказав, что сделаю это с превеликим удовольствием, только мне нужны хорошие фотографии монет или хотя бы их протирки.
— А зачем? — спокойно спросил Владимир Николаевич. — Забирай сами монеты.
Так коллекция оказалась у меня. Надо заметить, что согласившись сделать определения монет, я поступил довольно самонадеянно, поскольку из справочной литературы располагал лишь материалами по античным монетам заведующего отделом нумизматики в Эрмитаже Александра Зографа, да ксерокопией английского каталога римских монет и потому время и место чекана некоторых раритетов основались для меня тайной за семью печатями. Процесс атрибуции затягивался, я сделал список определений с многочисленными прочерками и через пару недель принес коллекцию её владельцу, но Владимир Николаевич попросил закончить работу и подержать пока монеты у себя. Целый год они находились в моем распоряжении, за это время я стал узнавать «в лицо» всех римских императоров, собрал информацию по дешифровке легенд и имен богов располагавшихся на реверсе монет. Коллекция служила прекрасным наглядным пособием для студентов Славянского университета, где я начал читать курс по нумизматике и эпиграфике. Но все хорошее когда-нибудь заканчивается. Монеты, разложенные в пронумерованные ячейки кляссера, вместе со списком определений вернулись к своему хозяину. За это время мы подружились. Владимир Николаевич, иногда приходил ко мне в гости, а я навещал его в больнице, когда его одолела целая череда различных хворей. Признаюсь, я неоднократно просил Владимира Николаевича продать хотя бы несколько монет и долго собирал для этого необходимую сумму, но скоро видимо надоел ему своими приставаниями, и он предложил ввести табу на эту тему.
Прошло еще несколько лет, я защитил кандидатскую диссертацию по нумизматике и открыл нумизматический салон. Мы изредка перезванивались с Владимиром Николаевичем, и я сделал еще одну попытку заполучить хотя бы часть коллекции, выступая посредником в её продаже нумизматическому музею Национального банка. Банкиров не смутила высокая стоимость коллекции, но всё же сделка не состоялась, так как в последний момент, кому-то из важных чиновников показалась, что античные монеты не имеет отношение к истории Кыргызстана и потому не вписывается в концепцию музея.
Как-то под осень Владимир Николаевич, неожиданно пригласил меня в гости. Разлив чай, он стал обстоятельно рассказать мне о своем друге прежнем владельце коллекции профессоре археологии Киевского университета Павле Ивановиче Григорьеве.
— Сразу после окончания войны меня, тогда еще молодого маркшейдера, направили на строительство шахт в Казахстане. В поселке, где я жил, находилось Управления карагандинских лагерей. Однажды, к нам в прорабскую зашел щуплый истощенный человек в длинном бушлате, и молча присел около буржуйки. Дождавшись, пока все выдут, он попросился на работу. О себе он рассказал, что отсидел в КарГУЛАГе 10 лет и еще на четыре года лишен права выезда на прежнее место жительства. Я похлопотал за него перед начальством и его приняли горным рабочим под мою ответственность. Поселился он со мной в общежитии. До ареста Павел Иванович, преподавал историю Древней Руси, и в свободное время мог часами рассказывать мне про всех русских князей и даже по памяти на старославянском языке цитировал летописи. Перед войной он написал исследование о скандинавском происхождении Рюриковичей. За вредительское искажение русской истории и вдобавок неблагонадежное социальное происхождение его и зачислили во «враги народа». Мы с ним прожили вместе до тех пор, когда Павел Иванович смог вернуться в родной Киев.
Владимир Николаевич, встав с дивана, достал из буфета две стопки и початую бутылку водки, продолжил:
— Прошло несколько лет, я уже перебрался жить во Фрунзе, где меня и разыскал бывший профессор и пригласил в гости на Украину. Жил Павел Иванович с сестрой недалеко от Киева в поселке Буча, по соседству с дачей Булгаковых и занимался пасекой и садом. Внушительных размеров, но неухоженное родовое гнездо Григорьевых, каким-то чудом не поменяло хозяев за годы репрессий и фашистской оккупации. Павел Иванович рассказывал, что отец его — обрусевший датчанин, принявший христианство, — в свое время был профессором Киевской духовной академии. В наследство от отца остался большой кованый сундук, наполненный всякой церковной утварью: серебряными дарохранительницами, канделябрами, чашами, иконами в серебряных окладах и старыми фотографиями. Там же хранилась внушительная подборка старинных монет. Я в них тогда совсем не разбирался, но для приличия посмотрел и помню; они были самые разные: большие и маленькие, медные и серебряные. Честно говоря, содержимое сундука не произвело на меня особого впечатления, и я даже не спросил, кто коллекционировал эти монеты, сам Павел Иванович или его отец. Позже, когда я увлекся сбором памятных советских рублей, то вспомнил о коллекции в сундуке и написал письмо в Киев, интересуясь, как бы между прочим, сохранились ли древние монеты. Представляешь моё удивление, когда через две-три недели ко мне во Фрунзе пришла бандероль с монетами, и письмо с извинениями, что коллекция российских монет уже разошлась по знакомым и родственникам, а остатки антики с благодарностью высылаются лучшему другу на долгую и вечную память. Вскоре после этого пришло сообщение о смерти Павла Ивановича. Теперь ты понимаешь, что я не имею права продавать эту коллекцию.
Мы немного помолчали.
— Давай, помянем хорошего человека, — Владимир Николаевич наполнил рюмки. Выпили не чокаясь.
Завершая печальную тему о бренности нашего бытия, я напомнил Владимиру Николаевичу слова известного болгарского писателя и коллекционера Богомила Райнова: «Мы только собираем эти реликвии, но нам они не принадлежат. Они принадлежат вечности. Мы уйдем, а они останутся».
Когда я прощался, стоя в прихожей, Владимир Николаевич вынес кляссер с античными монетами и протянул его мне.
— Храни. Пусть это будет память обо мне и Павле Ивановиче.

Весной Владимира Николаевича не стало.

Тайна Паршванатхи

Эта почти детективная история началась осенью позапрошлого года. Знакомый таксист Николай, между делом промышлявшей перепродажей антиквариата, заскочил в наш нумизматический салон и, поздоровавшись, спросил:
— Статуэтку Будды почем будете брать?
— Покажите, — я уже спокойно воспринимаю менталитет наших граждан, когда по телефону пытаются узнать цену хранящихся у них дома картин, икон, старинных монет, а на традиционный вопрос: — Антиквариат почем берете? — не пытаюсь, как раньше объяснять, что, прежде чем оценить какую либо фамильную реликвию, её как минимум надо посмотреть.
— Да мне её просто так не дают, она в контейнере с запчастями на Аламединском рынке стоит, она вот такая, — Николай развел ладони, показывая размер, — бронзовая, вся в зеленых окислах, за версту видно, что древняя. Хозяйка говорит, что находку оставил на продажу её земляк, если триста баксов не жалко, я сейчас сгоняю, привезу.
— А если она не понравиться? Можно будет отказаться? – мне очень не хотелось упустить редкую статуэтку, но и покупать «кота в мешке», большого желания я не испытывал.
— Какой базар!? — заверил меня Николай и, взяв деньги, быстро удалился.
Вернулся он уже перед закрытием, и торжественно развернув полотенце, поставил на стол бодхисатву. Ни чего подобного я раньше не видел. В центре многофигурной композиции в форме арки, размещенной на четырехногой подставке, на львином троне в позе лотоса восседал Будда. Его голову словно капюшоном прикрывал семиглавый змей.
— Что за прелесть! — не удержался я от восторга, чем не помянул воспользоваться Николай.
— Не отдает тетка за триста, ей кто-то оценил статуэтку в штуку баксов, насилу уговорил за пятьсот, — поспешил сообщить он, пока я внимательно рассматривал находку. Статуэтку видимо совсем недавно плугом вывернули на каком-то поле, нижняя её часть подверглась деформации, имелись свежие трещины и не хватало одной ножки. Однако и в таком состоянии, фигурка стоила гораздо дороже, но что бы как-то сдержать разыгравшийся аппетит моего знакомого, поскольку я догадывался, что за этим последует просьба накинуть хотя бы долларов сто за содействие и затраты на бензин, — я начал торговаться.
— Хорошая вещичка, жалко — сломанная, ты же знаешь, коллекционеры — народ привередливый, дефективную фигурку покупать не станут. Так и передай своей бабке, что я добавлю, но при условии, если она разузнает, где найдена статуэтка, а лучше, если даст адрес своего знакомого. Тогда можно будет с металлоискателем отыскать обломанную ножку, и отдать её на реставрацию, а если повезет найти рядом еще парочку подобных фигурок, а так… — я снова завернул статуэтку в полотенце и решительно подвинул её обратно таксисту. Конечно, я рисковал, но мой блеф остался не замеченным.
— Ладно, пристигни еще сотню, а стольник отдашь, когда я привезу тебе того мужика, — удивительно быстро согласился Николай. Речь о вознаграждение за услуги уже не шла.
Дома, порывшись в справочной литературе, я определил, что найденная бронзовая статуэтка олицетворяет Паршванатху, одного из учителей, почитаемых религиозным орденом джайнистов, процветавшего в VIII веке. Джайнизм близок буддизму: только в нем поклоняются не богам, а 24 воплощениям духовных учителей — тиртанкаров. Согласно легенде, когда-то Паршванатха спас семейство змей. Один из змей, в своем втором рождении, ставший вором в царство нагов (змей), защитил Паршванатху от бури, и наслал его врагам демонов. Потому определяющим элементом в скульптуре Паршванатхи, является изображение семиглавого царя змей, прикрывающего голову учителя. В отличие от буддийских, на джайнистских скульптурах руки тиртанкаров сложены в позе медитации одна на другую, ладонями кверху. Аналоги статуэтки отыскались среди изделий западной индийской школы в VIII-X вв. Оставалось найти только ножку, как я полагал на месте одного из семи раннесредневековых буддийских храмов, существовавших в Чуйской долине.
Надо заметить, что буддийские статуэтки в Кыргызстане находили и ранее, еще во время прокладки Большого Чуйского канала в районе Сокулукского городища подняли бронзовую фигурку Будды Венчанного. Тогда проектировщики наметили русло канала через угловую башню средневековой крепости, а археологи, призванные защищать исторические памятники скромно отмолчались, а может даже напротив, приветствовали представившуюся возможность параллельно провести крупномасштабные раскопки. Несколько бодхисатв нашли строители в селе Ново-Покровка, когда прямо на руинах буддийского храма воздвигали Дворец Культуры, который, кстати, через несколько лет благополучно развалился. Еще до войны галерею с одиннадцатиметровым Буддой из обожженной глины открыли на Краснореченском городище, а на Акбешимском городище в пятидесятых годах советские археологи раскопали сразу два буддийских храма.
Ранней весной я начал поиски на Краснореченском городище, на мой взгляд, наиболее перспективном. Буддийский храм, стоящий вне крепостных стен, хотя и входит в перечень памятников, находящихся под охраной ЮНЕСКО, в настоящее время потонул в интенсивно наступающих на него пахотных полях и все холмики — тепе, возможно составляющие хозяйственные постройки вокруг буддийского комплекса разравниваются мощной сельскохозяйственной техникой. Вероятность, что именно здесь могли зацепить плугом фигурку Паршванатхи, представлялась мне довольно высокой, однако находками окрестные поля не баловали и я уже собирался перебираться в район Сокулукского городища, когда мне позвонил Николай.
Он так и не нашел мне сдатчика статуэтки, но утомительно долго рассказывал о результатах своих розысков. Оказывается, продавщица запчастей заболела и затем и вовсе уволилась, и пришлось ему безрезультатно мотаться к ней домой, аж в Токмак. Так мимоходом таксист сообщал мне немаловажную деталь, заметно сокращавшую зону поисков, поскольку в том районе находилось Акбешимское городище. На месте раскопок полувековой давности сегодня ровные поля, но порывшись в археологических отчетах, я определил, где стояли буддийские храмы.
Читая старые материалы археологических исследований, я по-хорошему завидовал ученым, раскопавшим буддийские святилища. Сколько загадок и тайн ими раскрыты! Полстраны еще лежало в руинах после окончания Отечественной войны и все же отыскались средства на грандиозные по размаху археологические работы. После извлечения более 5 тысяч кубометров земли ученые смогли прочесть историю средневекового сооружения только в обратном порядке, сначала в период его запустения, когда принявшая ислам династия Караханидов потворствовала уничтожению храмов иноверцев. Тогда новоявленные мусульмане крушили статуи, сбивали настенные росписи, грабили храмовую утварь, а в парадных залах с роскошным лепным декором готовили пищу на кострах. В те времена и появились хвастливые строки в сочинении Юсуфа Баласагунского, — «мы разрушили их храмы, мы нагадили на их идолов». Углубляясь ниже, археологи восстанавливали планировку храма с сохранившимися арочными перекрытиями и постаментами глиняных статуй. Мы уже никогда не узнаем, как выглядела основная бронзовая фигура Будды, от которой остались лишь обломки металла, а вот найденные в углублении на полу святилища дюжина ажурных позолоченных буддийских бляшек, сегодня чуть ли ни самые ценные экспонаты в фондах Исторического музея.
Уже первый выезд вселил надежду: в арычной канаве я откопал небольшую бронзовую с позолотой пластину, на которой схематично передан образ Будды на лотосе в позе медитации, а в следующий заезд отыскал бронзовую буддийскую печать. Одним словом лето прошло в увлекательных поисках, мне посчастливилось пополнить свою нумизматическую коллекцию новыми монетными типами и собрать неплохой урожай средневековых артефактов. Вот только ножку от статуэтки Паршванитхи найти так и не удалось, хотя желание отыскать это загадочное поле все возрастало. Дело в том, что на местном сайте появились выставленные на продажу две статуэтки, и снова джайнистского типа с руками сложенными одна на другую, ладонями кверху. Не оставалось сомнений, что где-то снивелирован буддийский храм, но где? Я тщетно выпытывал информацию об этих находках у всех знакомых кладоискателей, чем вызвал нездоровый ажиотаж в их рядах. Поиски Будд стали вестись ими во всех направлениях, когда снова появился Николай с хорошей новостью:
— Нашел я того мужика, наше соглашение остается в силе?
— Разумеется, — подтвердил я.
— Тогда гони мою сотню. Вот номер его сотового телефона, — Николай, взяв деньги, поспешил удалиться.
Я набрал указанный им номер.
— Да, — ответили мне мужской голос, — это я отдал своей знакомой Будду, мне её вместе с глиной привезли на самосвале. Я времянку в огороде строю, заказал по объявлению глину, а когда стал её месить, там эта статуэтка и оказалась. Сын возил её в город, но ему сказали, что она не золотая и потому чего не стоит, вот я и отдал её своей соседке за тысячу сомов. А что вы хотели?
— Я ищу ножку от статуэтки, вам она не попадалась?
— Да, я заметил, что ножка отбита, но она такая маленькая, скорее всего уже в каком-нибудь саманном кирпиче замурована, разве ее сейчас найдешь?
«Вот это как раз не проблема», — отметил я про себя, если ножка в самане, то отыскать её не составит большего труда.— А вы случайно не интересовались, откуда вам глину завезли?
— Я же еще весной говорил вашему знакомому, что точно не знаю. Может, с ивановского карьера.
Информации я получил немного, и она явно не стоила отданной Николаю суммы, наверно, он потому не сообщил мне о карьере раньше. Теперь предстояло обследовать окрестные глиняные разработки. В ближайшие воскресенье мы с другом посетили карьер Ивановского кирпичного завода. Несмотря на выходной работа в нем шла полным ходом, десяток самосвалов один за другим подъезжали к экскаватору, поднимая клубы мелкой пыли. Надпойменная терраса на несколько километров было изуродованы котлованами с высотой стен от пяти метров и более. Обойдя карьер по периметру, мы так не обнаружили культурных отложений, то есть следов жизнедеятельности. Кое-где в верхних слоях отвесных бортов встречались остатки захоронений, но обследовать их у нас желание не возникло. Поиски снова зашли в тупик.

Сезон кладоискателей традиционно заканчивается в последнее воскресенье ноября. Отметить уход в долгую «зимнюю спячку» на полях в районе городища Ак-Бешим, не сговариваясь, собралось около десятка любителей археологии с металлоискателями, практически все они, зная друг друга, больше общались между собой, чем занимались поисками. Особняком от других ходил мужчина лет сорока пяти, с примитивным прибором. Его техника поиска вызывала у меня недоумение, при каждом взмахе он высоко приподнимал катушку от земли, хотя любой новичок знает, чем ближе к стерне, тем больше вероятность находок. Я подошел к нему познакомиться и указать на его оплошности. К моему удивлению, «пляжный» металлоискатель вкупе с нарушениями технологии поиска тоже дает неплохие результаты, незнакомец похвастал целой горстью собранных им раннесредневековых монет. Разговорились. Оказалось, что зовут его Тимофей, он живет по соседству с городищем и поисками занимается уже давно. Я рассказал ему о Паршванатхе, которого вместе с глиной привезли из карьера, и о том, что выезжал на этот котлован, все излазил, и ничего не нашел.
— Так это вы там ямы нарыли? – поинтересовался Тимофей.
Я не понял, о каких ямах идет речь, но кивнул головой утвердительно.
— Может, поедем на карьер, а то здесь народу, как на городском празднике, — предложил новый знакомый.
— Да это какой круг, — запротестовал я, памятую, что находками там и не пахло.
— Тут есть короткая дорога, можно проскочить напрямик, — настаивал Тимофей, и я согласился.
Мы проехали километров пять от городища и выехали на глиняный карьер, который я раньше никогда не видел. Два глубоких котлована разрастались навстречу друг другу, а между ними лежало брошенное поле, сплошь покрытое керамическими обломками и мелкими копками кладоискателей. Я сразу понял, что попал на крупное средневековое поселение, ранее неизвестное ученым и потому никем не исследованное. Большую часть городища разровняли видимо еще в советские времена под посевы, другую под строительство фермы, но цитадель, как и положено последнему оплоту любой крепости тогда устояла, но сейчас к ней с двух сторон приближались глиняные карьеры.
— Это вы копали? – спросил Тимофей, указывая на ровную круглую площадку, оставшуюся от сноса небольшого холма, всю изрытую закапушками.
Я понял, что мой новый знакомый, возможно, сам того не желая, вывел меня на свои заповедные места, и чтобы не сильно его огорчать, махнул рукой в сторону карьера, — Мы в основном там по бортам лазили.
— А мне местные парни рассказывали, что какие-то мужики несколько раз приезжали на такси из города, я подумал, что это вы.
Я включил прибор и первой находкой стал маленький обломок от статуэтки с остатками букв. Чуть в стороне от холма я нашел буддийский бронзовый колокольчик.
Место, где хранился Паршванатха, удалось отыскать но, глядя на снесенный до основания храм, и почти уничтоженное городище, радости от находки не ощущалось.
Рождественская история
Верить или не верить в Рождественские чудеса, каждый определяет для себя сам. Начиная с Гоголя, рассказавшего о проделках черта на хуторе близ Диканьки, происходивших в ночь перед Рождеством, на этой стезе уже отметились многие авторы, написавшие о таинственных и невероятных совпадениях, случавшихся накануне Рождества или Нового года.
В курортный городок Кармель на берегу Тихого океана в штате Калифорния я попал совершенно случайно, только потому, что я кыргызстанец. Впрочем, обо всем по порядку. В канун католического Рождества я полетел в Штаты знакомиться с внучкой. Моя дочь вышла замуж за француза Николя, с которым она вместе училась в Джоржтаунском университете, сейчас они живут в Силиконовой долине, и довольно успешно шагают по карьерной лестнице. C рождением первенца они основательно затянули, но, наконец, одарили нас внуком, а, немного погодя, и внучкой. Французская бабушка Доминик переехала к ним и помогает в воспитании деток. О Доминик можно сказать лишь, что она француженка в классическом суждении о представительницах этой страны: изящная, занимается йогой и бальными танцами, говорливая и часто меняет бой-френдов. В Америке она давно адаптировалась, но её быструю английскую речь с французским прононсом я не могу понять вообще, хотя если честно, то и правильный английский я разбираю с трудом, и лишь в том случае, когда говорят медленно. Мою английскую речь, тоже понимает не каждый, разве что при активной жестикуляции.
В предрождественский вечер Доминик, посадив меня и внуков в свою машину, отправилась наносить визиты своим знакомым. Она демонстрировала друзьям наших потомков и меня как экзотику, прибывшего из никому неизвестного Кыргызстана. Я в разговорах не участвовал и при обращении ко мне повторял лишь одну фразу — I don’t speak English. Напоследок мы заехали в особняк, фасад которого украшала маска Санта-Клауса, а в окне-витрине, сверкая разноцветными огнями, стояла елка до потолка. Высокий американец примерно моего возраста, выходя навстречу с широкой улыбкой, произнес традиционное — «Merry Christmas» и представился Стивом.
Я сразу понял, что попал в дом коллекционера, причем довольно богатого. Все стены были завешаны картинами, среди которых выделялись фамильные портреты в солидных рамах явно девятнадцатого века. Осмотревшись, я увидел, что игрушки на елке тоже старинные, а венчает её, вместо привычной для нас пятиконечной звездочки, ангелочек с золотыми крылышками. На рояле располагались десятка три Санта-Клаусов, и самой молодой игрушке, на мой взгляд, давно исполнилось полсотни лет. В центре выделялся деревянный Санта с шарнирными как у Буратино руками. Другие ярко раскрашенные фигурки, изготовленные из папье-маше или обожженной глины, так же не отличались особым изяществом, но притягивали внимание очарованием вещей сделанных вручную. Кроме того новогодняя символика наполняла весь дом: с потолка свисали рождественские звезды, а на полках антикварной мебели теснились снеговики и родители Иисуса рядом с яслями, и даже маленькую собачку, вертевшуюся под ногами, нарядили в костюм Санта-Клауса. Я с нескрываемым удовольствием рассматривал коллекцию, отмечая про себя, что старинных вещей здесь собрано больше и они значительно дороже, чем весь ассортимент в антикварных магазинчиках Бишкека.
Меня переполнял восторг от увиденного, но я смог произнести несколько раз только «good» и поднять вверх большой палец. А потом что-то щелкнуло в моей голове, и английские фразы посыпались из меня как из рога изобилия. Я сказал, что тоже коллекционер и работаю экспертом в антикварном салоне, что и у нас есть статуэтка Деда-Мороза — прототипа американского Санта-Клауса. Затем я выдал сомнительную информацию о том, что родина этого сказочного персонажа уже не Лапландия, а согласно последнему «открытию» шведских ученых-логистов, находится в Кыргызстане. С легкой руки местных чиновников ухватившихся за идею примазаться к раскрученному чужому бренду уже определена гора на Тянь-Шане, где он якобы родился и её назвали «пиком Санта Клауса». Стив дважды переспросил: «Санта родился в Кыргызстане»? Ему казалось, что коллекционируя фигурки Санты уже тридцать лет, он знает о предмете своей страсти практически всё. Я предложил ему заглянуть в Интернет. Соответствующую статью Стив нашел быстро и у него засветились глаза, словно он совершил величайшее открытие. Как все американцы, он наивно поверил тому бреду, что распространяется во Всемирной паутине. Дальнейший его разговор я понимал уже с трудом, он что-то восторженно говорил Доминик, и она щебетала ему в ответ то ли по-английски, то ли по-французски. Позже дочь перевела мне радостную новость, Стив предложил бесплатно пожить недельку всему нашему семейству в его загородном доме в Кармеле как землякам его любимого Санта-Клауса. Если вы думаете, что это и есть то рождественское чудо, которое произошло со мной, то ошибаетесь, широкий жест Стива стал лишь прелюдией удивительного события, с точки зрения теории вероятности, которое ждало меня впереди.
Кармель оказался маленьким городком с населением состоящим, если верить буклетам, из 4 тысяч человек и 780 собак, кроме того, в нем открыты более 20 картинных и антикварных галерей, но и соответственно кафе и рестораны — без счета. Основанный в начале ХХ века, он признан городком художников и поэтов. В качестве важнейшего развлечения туристов, помимо хождения по галереям и кафе, предписывалось посещение пляжа. Высокий песчаный берег, словно зрительный зал огромного театра, заполнялся отдыхающими, где на сцене без устали выступал главный герой — Тихий океан. На его шумный прибой, можно было смотреть бесконечно. Апофеозом спектакля представлялся закат, когда светило медленно спускалось в океан. Это завораживающее явление восторженные зрители увековечивали своими фотокамерами, а затем медленно тянулись к выходу. Пока зять с дочерью совершали велосипедные прогулки по окрестностям, мы с Доминик целыми днями сидели на городском пляже, наблюдая, как наши внуки резвятся на теплом калифорнийском солнышке. Вокруг беспечные американцы гоняли своих разно породных собак за мячами и тарелками-фрисби, гуляли вдоль полосы прибоя или, как и мы, лежали на песке небольшими группами или поодиночке. Отдых, безусловно, приятный, но немного утомительный. Набивая песком ведерко для внучки, я неожиданно нашел квотр (четверть доллара), а рядом и дайм (десять центов), и стал жалеть, что не захватил с собой металлоискатель. Побродил бы денек-другой по такому пляжу, глядишь, и окупил бы дорогу. От нечего делать я размечтался о пиратских кладах, зарытых на высоком живописном берегу или о самородках, спрятанных здесь же удачливыми старателями, во времена золотой калифорнийской лихорадки.
Утром 31 декабря заморосило, с океана подул прохладный ветер, и все наше семейство начало готовиться к отъезду, занимаясь уборкой в доме Стива, чтобы оставить его в том же состоянии, в котором мы в него въехали. Я же отпросился на часок попрощаться с океаном. На безлюдном берегу я встретил кладоискателя. Молодой человек, одетый в комбинезон, с коробом за плечами, неумело размахивал металлодетектором такой же фирмы «Garett», как у меня, только работал он в наушниках. Парень суетливо крутился на одном месте, то сцепив своим совком немного песка, то разрывая его ногами. Я остановился, меня распирало любопытство, какова добыча наших коллег на богатых американских пляжах, и насколько разняться мои мечтания с реальными результатами. Кладоискатель развернулся и сделал несколько шагов в сторону, но его, видимо, остановил очередной сигнал, и он снова стал копаться в песке. Я подошел поближе, выдав залпом заранее составленную в голове фразу: «Sorry, I want to know, what people usually find here». Но коллега сделал вид, что не заметил меня и повернулся спиной.
— Вот дьявол, опять раззява прицепилась, — донеслись до меня его чертыханья, и я понял, что встретил соотечественника. Потому перешел на русский.
— Земляк, не хочешь поделиться сокровищами, — я бесцеремонно протянул ему руку и представился: — Александр из Кыргызстана, у меня дома такой же аппарат, но мы больше ходим по ущельям, собираем древности на трассе Великого шелкового пути. Какими судьбами тебя сюда занесло?
— Владимир из Москвы, — охотно представился парень, — приехал летом в гости и решил остаться. Вот друзья дали прибор, чтобы я мог подзаработать. Вчера весь день пролазил, собрал на три доллара мелочи и кучу железного мусора.
— Могу, преподать мастер-класс, — предложил я, только для того, чтобы самому походить с металлоискателем по пляжу. — Надо включить дискриминатор, и он будет отсекать весь ненужный металл. Давай, покажу, как это делается.
Владимир безропотно отдал мне свой металлоискатель, и я, настроив его на монеты и увеличив чувствительность, начал поиск, сканирую пляж привычными, отработанными годами маховыми движениями. Владимир пошел рядом. Я отмахал метров тридцать, прибор молчал. «Хоть бы одну монетку найти» — вертелось у меня в голове, а то вызвался учить, а результат нулевой. Наконец прибор пискнул, но как-то неуверенно, и указатель металла замелькал на границе между железом и алюминием.
— Давай, здесь копнем, — предложил я, безо всякой надежды на положительный результат. Мой новый знакомый вырыл ямку около сорока сантиметров, прежде чем зацепил какую-то монету. Не глядя, он хотел бросить её в свой короб, но я перехватил его руку. — Покажи, что там?
Владимир протянул находку мне, и я просто остолбенел — на его ладони лежал николаевский червонец. Состояние золотой монеты было далеко от идеала, да и год выпуска самый распространенный, но как она попала сюда на край света так далеко от своей родины? С точки зрения теории вероятности, шанс находки старинной российской монеты на калифорнийском берегу иначе как чудом не назовешь.
— Наверно её потерял белогвардейский офицер, эмигрировавший из России после Гражданской войны, а может, новый русский, контрабандой провезший золотые монеты и соривший ими без особого сожаления, — начал гадать Владимир, но сразу сменил тему. — Может, обмоем находку, я угощаю, возьмем бутылку русской водочки и примем на грудь за знакомство и фарт?
— К сожалению, я уже через полчаса уезжаю, — подосадовал я, что наша встреча произошла так поздно.
— Обидно, а который час? Кстати, через десять минут в Москве начнется Новый год, — засуетился мой новый знакомый. — Давайте отметим, у меня есть во фляжке, для такого случая.
Вот таким чудом одарила нас новогодняя ночь, и когда в Москве куранты отбивали последние мгновения уходящего года, мы глотнули из фляжки за удачу кладоискателей.

Клад из Кара-Балта

Телефонный звонок раздался в конце рабочего дня, когда в нумизматическом салоне закрывали кассу.
— Я из Кара-Балта звоню. Я тут клад нашел, целую кучу монет, почем брать будешь? — вопрошал из трубки молодой бесцеремонно-восторженный голос.
Информация о кладе заинтриговала меня чрезвычайно. Спрятанные сокровища — это кладезь информации и увлекательных загадок, разгадка которых служит темой для моих научных и популярных статей по истории денежного обращения в Кыргызстане. Некогда детское увлечение нумизматикой на старости лет превратилось для меня в основную профессию эксперта антиквариата.
— А что за монеты? — поинтересовался я.
— Разные. Я подрядился дом старый разбирать, на крыше оконную раму вытащил, а сверху монеты посыпались, они в узелке были завязаны, их там штук двести.
— Золотые или серебряные? — сердце мое забилось учащенно.
— Да вроде медные, ну, очень старые. На них даже год написан 1914. Сколько такие монеты будут стоить?
— Все зависит от их состояния и года выпуска. Когда их можно посмотреть? — Мой интерес к кладу заметно упал. После присоединения к царской России медная монета, часто называемая николаевской по имени последнего российского императора, заполнила местный рынок и до сих пор встречается в Киргизии в изобилии. Десятикилограммовый клад медных монет, найденный при расчистке дренажных канав в городе Токмаке, вот уже пять лет лежал на продаже в нашем нумизматическом салоне, не вызывая особого интереса у коллекционеров. Тем не мене клад есть клад, в нем могут оказаться экземпляры удивительной редкости. Перед февральской революцией 1917 года монетный двор Петрограда успел выпустить пробную партию медных монет, попавших в обращение. Сегодня аукционная стоимость медного пятака 1917 года многократно превышает стоимость золотого червонца.
— Я подъеду через час, сможешь подождать? — вопрошал нетерпеливый голос.
Потенциальному комитенту явно хотелось как можно скорее превратить буквально свалившееся на него старинное сбережение в ходячую монету, и я согласился.
Прошло три часа, я слонялся по пустому салону, прикидывая вероятность обнаружения раритетов в кладе как один к миллиону или даже к миллиарду. Зачем я согласился посмотреть эти монеты сегодня? Ничего бы с ними не случилось и до завтра. Каждые полчаса из дома звонила супруга, сообщая, что мой ужин давно остыл, но неуёмное любопытство увидать своими глазами старинную «заначку» и данное слово удерживали меня на месте. «Не лает, не кусает и домой не пускает, что это?» – вспомнилась мне детская загадка, и неожиданно пришел подходящий под соответствующие обстоятельства ответ — «чувство долга».
Мужчина, принесший клад, оказался не таким уж и молодым, моя ошибка объяснялась восторженной эйфорией, сквозивший в его голосе. Даже не поздоровавшись, словно мы с ним сто лет знакомы, мужчина вывалил свою находку на стол:
— Полюбуйся, здесь даже есть монета 1872 года, но я хочу оставить её себе на память. Все целиком купишь или отберешь, на сколько денег хватит? — лицо счастливчика прямо светилось от радости.
Небольшая куча грязных монет не производила впечатления несметного сокровища, так взволновавшего находчика. От долгого лежания в сыром месте они покрылись плотным слоем окислов, но и сквозь временной налет просматривались вмятины, потертости и забоины на гурте. Клад в большинстве своем состоял из дефектных монет, такой мне уже однажды приходилось разбирать.
При сносе фундамента храма в честь благоверного Александра Невского на берегу Кировского водохранилища в Таласской долине строители обнаружили медную кружку с российскими монетами. Мелочь, замурованная в основании храма, отличалась большой степенью износа, порой, и дата на монетах просматривалась с трудом. Тогда же возникло предположение, что дефектные монеты, не принимаемые в торговых лавках, раздавались нищим или на пожертвование храму. Представленный клад состоял из таких же убитых временем монет, но у меня еще теплилась надежда отыскать среди них раритет. Чтобы сразу не огорчать категорическим отказом мужчину, примчавшегося на ночь глядя почти за сто километров от дома, оценивать свою находку, я стал разбирать клад по номиналам и годам выпуска. Самые большие стопки состояли из двухкопеечных монет 1912-1916 годов и, хотя находились в обороте они всего – ничего, так как после Октябрьской Революции в денежном обращении больше не участвовали, но всё же помяты они были изрядно. Создавалось впечатление, что над ними специально поиздевались. Я даже представил себе пролетарского мальчишку, сидящего на чердаке и с упоением стучащего молотком по монетам — мол, вот тебе, царский пережиток, получи!..
Десяток монет в кладе, отчеканенных в конце XIX века, в том числе и упомянутый пятак 1872 года, кроме тяжких увечий, нанесенных сознательным пионером, несли на себе следы долголетнего естественного износа. Одним словом, как пишут в экспертных заключениях, нумизматический клад не имел ни культурной, ни материальной ценности. Впрочем, насчет последнего я, конечно, погорячился, у нас в салоне продавались десятка два подобных медяков, по цене металла, которые иногда приобретают народные эскулапы для лечения своих пациентов от всех болезней. Мне стало жаль потраченного понапрасну времени, крушения надежд на случайный уникум, а главное я испытывал неудобство перед клиентом. Получалось, что я его обнадежил, вызвал, а сам отказываюсь от покупки.
Чтобы как-то смягчить неловкость, я еще раз пересмотрел монеты и, отобрав пяток менее забитых, назвал цену, чем вызвал неожиданное бурное возмущение потенциального сдатчика.
— Ничего не выйдет, ищи дурака, мне за каждую монету уже давали по тыщи сом, да я не отдал, знающие люди подсказали, что в Москве за эти монеты можно квартиру запросто купить, — не без гордости заявил сдатчик, ссыпая свои сокровища в целлофановый пакет.
Признаюсь, поначалу я еще пытался доказать кладоискателю, что он глубоко заблуждается, показывал ему каталог цен на российскую медь и даже предлагал купить у нас точно такие же в двадцать раз дешевле, но получил резонный ответ тоном, не терпящим возражений:
— Ваши монеты все поддельные, вон как они блестят, их совсем недавно в Китае сделали, а мои самые настоящие, таких еще поискать. — Несостоявшийся комитент удалился, хлопнув дверью напоследок.
Закрыв салон, в отвратном настроении за испорченный вечер, я поспешил домой к остывшему ужину, еще не догадываясь, что история с кладом будет иметь долгое и неожиданное продолжение.
На следующее утро я встретил карабалтинца, сидящим на ступеньках салона.
— Здравствуйте, — вежливо поприветствовал он меня. — Вчера, срочно отправляясь в город, я забыл захватить деньги, к тому же рассчитывал, что вы что-нибудь возьмете. Пришлось ночевать на бульварной скамейке. Клад я зарыл в надежном месте, а то не дай Бог шпана какая или менты прицепятся — откуда, мол, взял такое богатство? Не отвяжешься. Я тут одну монетку принес, дайте под залог хотя бы тысячу, а я её потом у вас выкуплю — и он протянул мне замученную медную копейку.
Снова бесполезно доказывать, что его монета ровным счетом ничего не стоит мне не хотелось, и я посоветовал ему обратиться к моему бывшему компаньону, а с недавних пор конкуренту, открывшему антикварный магазинчик на соседней улице.
Конкурент позвонил перед обедом.
— Не ожидал я Михайлович, от тебя такой пакости. Мужичок, которого ты мне послал, битый час уговаривал меня купить у него медный клад, а когда я отказался, назвал меня мафиози, скупающего ценности за копейки и обещал всех нас вывести на чистую воду. Хвалился, что у него есть связи в прокуратуре. Насилу от него избавился.
— Ты легко отделался! — рассмеялся я. — У меня он вчера отнял более трех часов. Куда ты его направил, надеюсь, ни ко мне?
– Нет, я не такой коварный. Я предложил ему продать свои сокровища на барахолке, народ там всякий ходит. Ну, бывай.
Вечером, мой клиент пришел снова, но был уже не так напорист:
— Какие ты там монетки откладывал, добавь еще стольник и можешь забирать.
— Честно говоря, они мне вообще не нужны, тем более по такой цене, так что, извините, — начал отказываться я.
— Ладно, — перебил меня клиент, — сколько дашь, столько дашь, в то мне домой ехать надо.
Я снова пересмотрел весь клад, выбрал пять монет и отдал деньги. Клиент быстро удалился, не попрощавшись.
На следующее утро я вновь увидел своего знакомого на крыльце салона, его помятый вид, и устойчивое амбре свидетельствовали, что деньги, вырученные вчера за монеты, пошли по иному назначению.
— Друга встретил, пять лет не виделись, войди в положение, чо ты не мужик, што ли, на поправку здоровья пару стольников надо, я тебе самую ценную принес, забирай, пользуйся моим бедственным положением, — и он стал совать мне пятак 1872 года.
Я вошел в его положение, и данная сцена стала повторяться ежедневно. К концу недели у моего клиента возникли новые проблемы.
— Возвращаться назад мне теперь никак нельзя, — сообщал кладоискатель упавшим голосом. — Хозяин дома, у которого я работал, узнал про клад, и требует, чтобы я отдал ему его часть, — десять тысяч.
— Сомов? — поинтересовался я.
— Долларов.
— Вы, что там, в Кара-Балте все с ума посходили, верните ему эти медяки, и забудете о кладе как о кошмарном сне, — посоветовал я ему.
Брать его монеты я наотрез отказался и услышал в свой адрес массу нелицеприятных комплементов и то, что я еще горько об этом пожалею. Прошло недели две, клиент больше не появлялся, но периодически звонил, предлагая большие скидки за опт. Знакомые коллекционеры рассказали, что какой-то мужик пристроился торговать на Орто-Сайском рынке, но его забитые николаевские монеты никто брать не хочет.
Пару дней назад около салона остановился крутой джип с российскими номерами, и семейная пара заглянула в нумизматический отдел.
— Нам каких-нибудь старинных монет, подберите и побольше, — обратился ко мне мужчина лет сорока. — Если есть царские медные, это было бы самое то.
— А зачем вам? — поинтересовался я.
— Нас здесь несколько семей на отдыхе, хотим детям устроить развлечение. Купили им металлоискатели для поиска клада, а чтобы они впустую не ходили, решили — закопаем десятка два старинных монет или даже кувшинчик, где-нибудь в ущелье на полянке, пусть порадуются, — начала объяснять мне россиянка.
Я высыпал перед покупателями свои запасы николаевской меди.
— А погрязнее нет? А то пацаны могут догадаться о подставе, — поинтересовался мужчина, перебирая медяки.
И тут я вспомнил о нескольких монетах из карабалтинского клада, которые до сих пор валялись в ящике рабочего стола нечищеными.
— Вот это то, что надо, — обрадовался покупатель. Наберите таких сотню или две?
— К сожалению, нет, но наверно смогу вам помочь, — и я вкратце рассказал россиянам о недавней находке, и о том, где можно отыскать владельца клада.

За достоверность последующих событий я не ручаюсь, поскольку привожу их со слов, позвонившего мне конкурента, якобы ставшего случайным свидетелем необычной сделки.
— Михалыч, ты не поверишь, какие-то туристы забрали у карабалтинца, не торгуясь, все его медные монеты за тысячу долларов, представляешь, а я не стал покупать их за сто баксов. Вот уж поистине на рынке два дурака: один покупает, другой продает.
Может, действительно кладоискателю улыбнулось счастье, хотя, скорее всего, проблемы у него только начинаются, а, возможно, конкурент просто хотел подпортить мне настроение по поводу упущенной выгоды.

Камень преткновения

Эту историю следовало начинать с былинного 1195 года. Тогда, в 591 году по мусульманскому летоисчислению, на могилу всеми уважаемого баласагунского шейха Тадж ад-Дина, положили камень с эпитафией, выполненной умелой рукой мастера Бади. Арабская вязь, исполненная каллиграфическим почерком насх, в назидание потомкам перечисляла заслуги и деяния праведника, возглавившего мусульманскую общину Востока и Китая в тяжелую годину захвата Баласагуна неверными кара-киданями. Но недолго могила имама служила местом поклонения правоверных мусульман. В начале XIII века в Среднюю Азию хлынули полчища монголов, и на месте цветущего города останется лишь одинокий минарет среди руин и развалин. Спустя двести лет никто уже не вспомнит не только имя шейха — знатока основ и ответвлений законоведения, но и название былой столицы, а историк Мирза Мухаммад Хайдар в своей знаменитой работе «Та'рих-и Рашиди» запишет: «В Моголистане имеются следы большого города. В нескольких местах сохранились минареты, купола и медресе. Поскольку никто не знает его названия, то монголы называют его Минара». Видимо, от неправильного произношения слова «минара» произошло современное название городища «Бурана».
В другом варианте за точку отсчета повествования планировалось принять 1965 год, запомнившейся ученикам Фрунзенской школы №46 удачной находкой на Буранинском городище камня с арабской надписью. Представляю, какая радость и гордость переполняли сердца ребят, наблюдавших, как именитые ученые торжественно и бережно перевозили их находку в Исторический музей — главное хранилище республики. Прочтя арабскую надпись на могильном камне-кайраке, молодой археолог Борис Кочнев сделал научное открытие, обнаружив в ней дополнительные сведения о месте локализации Баласагуна — столицы династии Караханидов, а затем и кара-киданей. Актуальная тема о месте расположения Баласагуна в те времена еще являлась поводом для жарких научных дискуссий.
Однако мы начнем рассказ с событий двухгодичной давности, когда сын моего бывшего сослуживца Максат, заглянул в наш антикварный салон за консультацией. Молодой перспективный переводчик, после пяти лет работы в престижной английской фирме недавно вернулся в родной Бишкек, где купил себе неподалеку от центра старенький дом, а точнее участок под строительство. Рассказав о своих командировках в Африку и Индию, Максат перешел к сути визита:
— Заезжаю я вчера домой проверить, как идет ремонт, и вижу, мои строители подозрительно суетятся около какого-то камня, моют его и фотографируют. Оказалось, что это плоский валун, который лежал перед крыльцом дома, почти полностью вросший в землю. При планировке площадки рабочие его выкопали, перевернули, а там надпись, вот посмотрите, — и он протянул мне цветной снимок плоского камня длиной около метра, на котором красивым подчерком в несколько строк была выбита арабская надпись. — Не могли бы вы прочесть, что здесь написано, и посоветовать, куда мне его пристроить?
Арабские надписи я не читаю, но изящно написанный текст показался мне знакомым, порывшись в археологической литературе, я нашел фото кайрака.
— Это известный баласагунский камень с могилы шейха Тадж ад-Дина, его уже публиковал Борис Кочнев, а позже фото помещала в своих научных статьях и монографии археолог Валентина Горячева, — сообщал я Максату. — Вот здесь напечатан и его перевод. — И я прочел вслух: «Это могила шейха имама славнейшего, отшельника Тадж ад-Дина, главы ислама и мусульман, муфтия Востока и Китая, гордости паломников обоих священных городов (Мекки и Медины), победителя соперников (в религиозных дискуссиях), сын Ахмада, сына Масуд Нуруллаха. Скончался он в пятьсот девяносто первом году. Написал это Бади, да простит Аллах его родителей». Безусловно, его необходимо вернуть в музей. Интересно было бы узнать, как он попал к тебе во двор?
— Вряд ли мы сможем теперь это выяснить. Хозяева дома давно умерли, его я покупал у их наследницы, вроде бы племянницы, живущей в Красноярске. О передаче находки в музей я тоже думал, но почему-то не доверяю я нашим хранителям древностей, постоянно читаю в прессе, как у нас, так и в России артефакты из музеев уходят в частные руки. Узнайте, пожалуйста, в Историческом музее, если действительно этот камень украден из их фондов, то я обязательно верну им пропажу.
В музее мою информацию встретили без энтузиазма. Признаюсь, моя привычка совать нос во все дела, особенно, куда не просят, снискала мне нелестную славу. Однажды я написал статью в «Вечерку» о тюркских каменных изваяниях балбалах, которые музейщики десятилетиями складировали на газончике рядом со старым зданием Исторического музея. Меня всегда возмущала безответственность и бесхозяйственность. Целое поколение советских археологов собирало тюркские скульптурные памятники по всей Киргизии, а в наши дни они, никому ненужные, валялись ничком в заросшем травой скверике. Особое неприятие музейных работников вызвало мое предположение, что, судя по желтым вмятинам на траве, кое-что из скверика уже успели позаимствовать бизнесмены для украшений фасадов своих особняков и офисов. На публикацию музейщики отреагировали, хотя и не сразу. Примерно через год балбалы поставили рядом с новым зданием Исторического музея. Сложно согласиться, что летний зной и зимняя стужа, самые оптимальные условия для хранения древних памятников и что они находятся под надежной охраной, но сейчас не об этом. После скандальной статьи хранители древностей, видимо, затаили на меня обиду. Когда я переадресовал музейщикам вопрос Максата, они с раздражением заверили меня, что у них ничего не пропадает, все экспонаты находятся на своих местах, а данный кайрак никогда в их фондах не числился.
Я сообщил полученные сведения Максату, при этом поинтересовавшись, что он собирается делать со своей находкой.
— Сосед у меня его попросил, он крутой бизнесмен, хочет подарить мусульманскую святыню в мечеть, предлагает пару сотен долларов. Деньги, конечно, небольшие, но как отказать соседу.
Прошло около года, неожиданно ко мне на работу заглянул Юра Круглов, мой бывший коллега-геолог, шебутная и разностороннее увлекающаяся личность, о приключениях которого можно писать романы.
— Михайлыч, посмотри, — и он протянул мне фото уже знакомого кайрака, — что это за камень такой?
На этот раз я находился во всеоружии, под рукой у меня лежала статья Кочнева с переводом эпитафии и брошюра Горячевой с изображением кайрака. Обстоятельно, как на экзамене, я стал рассказывать историю могильного камня. Круглов не скрывал восхищение от моих энциклопедических познаний. Ну что бы уж совсем сразить своего старого друга я, взяв в руки фото и шевеля губами, словно читаю арабский текст, пересказал по памяти его содержание. Юра смотрел на меня, как на всезнающего эрудита. Не выдержав, я рассмеялся и поведал другу о случайной находке Максата, и почему мне так хорошо знакома история баласагунского кайрака.
— А к тебе-то как он попал? — задал я резонный вопрос.
— О, это длинная история! Камень пытались вывести за рубеж на многотонной фуре. Груз закрыли брезентом, а по углам положили большие камни, в том числе и этот. Один любопытный пограничник, перевернул камень, но и, естественно поднял шум. Дошло до драки, и чуть ли не до смертоубийства, камень конфисковали и увезли в таможенный терминал.
— Понятно, а у тебя как он оказался? — мне не терпелось узнать окончание этой запутанной истории.
— Вот я и рассказываю, — продолжил старый геолог. — Я сейчас работаю садовником у дяди одного депутата, он мечтает оформить у себя перед особняком ландшафт в японском стиле, ну и собирает разные вычурные по форме валуны. Я ему их вожу с Чаткала и Нарына. Кто-то из знакомых предложил ему этот камень, только сказали, что он вроде бы с могилы Юсуфа Баласагунского. Теперь мой шеф загорелся новой идеей создать фонд имени Баласагуни для привлечения средств, а на вырученные деньги планирует выкупить этот камень и построить мавзолей на Иссык-Куле, неподалеку от своей гостиницы. Он уже и бизнес-план подготовил, твоя информация его, конечно, очень расстроит, хотя сложно предугадать, что придет ему в голову.
Вот такая удивительная судьба средневекового кайрака с могилы шейха Тадж ад-Дина, который так и не став объектом поклонения в почитаемом месте, возможно, до сих пор валяется в пыли во дворе таможенного терминала.

Дневник

Опрятная старушка лет семидесяти пяти занесла в наш антикварный салон небольшой семейный архив, несколько пожелтевших фотографий строительства Байкало-Амурской магистрали, и еще каких-то крупных строек, комсомольские награды, вымпела и значки студенческих отрядов и среди них среди них потрепанную записную книжку с дневниковыми записями.
— Это ваши? — спросил я её.
— Нет, что вы. Это маво соседа, недавно помер, царство ему небесное, хороший был мужик, непьющий, работящий, только с женщинами ему не везло, так всю жизнь холостяком и прожил. А сейчас новые хозяева на его квартиру нашлись, так они все его вещи на мусорку выбросили, а я вот собрала да вам принесла. Может, что возьмете?
Я рассчитался с бабушкой, но забыл спросить имя и фамилия её соседа, позже, когда я перечитал эти странички, мне понравились стихи и необычная история любви тоже, а вообще судите сами.
20.03.72 г. Сегодня день рождения моего школьного дневника, и почему-то захотелось возобновить свои записи. Возможно, со временем они покажутся мне смешными и наивными, но сейчас это животрепещущие темы. Моя проблема в том, что у меня нет настоящего друга или подруги, с кем можно поделиться своими мыслями и мечтаниями. Я уже два года как студент, а воспоминания о родном селе и моих школьных друзьях не отпускают меня. Может потому я обратился к своему дневнику.
23.03.72. Смотрел по телевизору хоккей, лег спать полпятого. Сидя на сопромате, заснул и больно ударился носом о стол, чем вызвал бурное веселье сокурсников. Вечером ходил на комсомольское собрание, вел себя как ребенок, тайком лузгал семечки. Бурно спорили о комсомольской пассивности и формальности собраний, но ничего меня не заинтересовало, я даже не мог понять, почему эти проблемы волнуют моих товарищей. Зачем ставить на повестку дня вопрос об обязательном посещении комсомольцами театров, я понимаю, если бы организовали какой-нибудь субботник. Кому это надо, или после вынесения резолюции все помчаться покупать билеты?
Но это не главное. Только что я посмотрел фильм, где показывали казнь Зои Космодемьянской, совсем еще девчонки со вздернутыми губами. Такая милая стройная девушка с петлей на шее одна перед озверелой веселящейся толпой фашистов, щелкающих фотоаппаратами. Еще мгновение и уже что-то неодушевленное весит в воздухе. Меня трясло, мне стало так тоскливо, и так жалко, что я не родился 30 лет назад. Мне кажется, тогда все было проще, существовала единственная и благородная цель, свергнуть фашизм, уничтожить ненависть. Я все думаю, почему у нас в Советском Союзе такая успокоенность. В нашей бурной истории всегда существовала цель или идея; отражение интервенции, индустриализация, восстановление разрушенного войной хозяйства и все это с энтузиазмом, с комсомольским задором, а сегодня остались только пышные фразы, которые кажутся мне лживыми, пустыми и не кому не нужными. Жизнь проходит где-то рядом, а мы транжирим наши дни в праздных разговорах. В перерыве между занятиями, иногда гоняем футбол, редко читаем детективы или смотрим комедии в кинотеатре, а по субботам танцы, как гормональная разрядка организма и сон. Сон это главное. Ложусь спать.
24.03.72 Ночью приснились стихи, во сне они произвели на меня сильное впечатление, но когда я их записал, понял, что поэзии нужно учиться.

Зима. Она в рубашке рваной
Над серою толпой солдат
А те ликуют, ржут, галдят,
Одетые, как на парад.
А Зоя— гордая, прямая, —
молчит.
Вот и толпа стихает
Лишь приговор, как лай звучит.
Уже накинута веревка
На тонкую девичью шею…
Мне стало жутко и неловко,
И я глаза поднять не смею.
Меня трясло, хоть знал заранее,
Об ужасах военных дней,
Но что творилось на экране,
Не мог смотреть без содроганий:
То было ужаса страшней.

27.03.72. Сегодня я свободен, свободен до жалости. Мне нечем заняться, не куда пойти, да и не с кем. Возникает, чисто русский вопрос: «что делать?». Положимся на предначертанный судьбой рок, или будем барахтаться и искать выход?
31.03.72. Плыву по воле волн, день за днем, учусь понемногу, чтобы не нахватать «неудов» и ни к чему не стремлюсь. Даже записать нечего. Читал на лекциях Александра Грина. Понравилась фраза «Они жили долго и счастливо и умерли в один день». Вот такое оно родство душ, а ведь где-то ходит моя половинка, с которой мы умрем одновременно, надеюсь в глубокой старости. Скорей бы она отыскалась. У нас на факультете в обиходе шутка «Сдал начерталку (начертательную геометрию) — влюбляйся, сдал сопромат (сопротивление материалов) — женись, а я вот выбился из графика.
22.04.72 Ничего не изменилось, хотя лед тронулся, но только на Оби. Первый раз в жизни я смотрел на ледоход. Какое могучее природное явление, какую сокрушительную силу демонстрирует река, освобождаясь от ледяного плена. Дух захватывает. Мне тоже нужно освободиться от бесконечно тянущегося безделья. Необходима цель, далекая, но реальная мечта. Наверно мои весенние страдания стали заметны окружающим. Сегодня на факультетской лекции мой друг Ромка заснул, и я довольно грубо его разбудил. Он оторвал голову от парты, тупо поглядел на преподавателя теоретической механики и затем, осмотрев аудиторию, толкнул меня в бок.
— Видишь, на втором ряду перед нашими парнями девушка.
Я по данным координатам я отыскал однокурсницу, неприметную «серую мышку».
— Ну и… — спрашиваю я его.
— Это девушка хочет с тобой познакомиться, ты ей понравился, — продолжил Ромка и прежде чем снова положить голову на парту, добавил, — у неё шикарные ножки.
Естественно, весь остаток лекции я думал о ней, неужели она могла мной заинтересоваться. Мой взгляд, словно магнитом тянуло ко второму ряду. В перерыве между лекциями я стал допытываться у Ромки подробности, а этот гад сказал, что он пошутил.
26.04.72. Смотрел военную фотовыставку. Как много ещё подлецов! На фотографии лежала мертвая Зоя с пересыпанными снегом волосами. Я долго стоял рядом, вглядываясь в её лицо. И вдруг один длинный тип сказал другому «А Зоя-то была плоская, как доска». Я повел себя не правильно. Надо было сразу заехать ему в мерзкую рожу, а я стал ругаться как базарная баба. Назвал их подонками и мразью. Встретили они меня втроем прямо на выходе из музея. Шансов у меня не было никаких, и я решил исправить свою оплошность, допущенную в зале. С размаха врезал верзиле по носу. Отметелили меня крепко, могло быть и хуже, меня спасла какая-та белокурая девушка, которая громко начала звать милицию, и даже сама ввязалась в драку. К сожалению, лицо своей спасительницы, я не разглядел, потому что мои очки разбили, и даже не спросил, где она учится, и как её зовут. Правда, случай для знакомства представился не самый подходящий. В зеркале я себя узнаю с трудом.
04.05.72. Лежу в больнице, филоню. Среди больных чувствую себя лишним. Завтра буду требовать, чтобы меня отпустили.

На меня, как в сказках говорилось,
За грехи хвороба навалилась,
И на век прикован я к постели,
От болезни щеки побелели
Голова тяжелая, как камень
Жизнь прошла, я умираю.
Аминь.

25.05.72. Решил для себя, хватит этой постной жизни, без приключений и записался в студенческий строительный отряд. Нас 20 человек с разных факультетов, мы едем в Горный Алтай строить коровник. Парни все веселые и крепкие, девчат в нашем отряде, к сожалению нет.
07.07.72. Горы, вокруг только горы, есть вершины наполовину покрытие снегом, Какое счастье, что я попал в этот чудный край. Встретили нас душевно, предоставили стройматериалы. Мы разбили лагерь, натянули палатки, и соорудили кухню и даже навес для столовой. Утром всем курильщикам бесплатно выдавали сигареты «Махорочные» и папиросы «Волна» я тоже попробовал курить, и целый день ходил с головной болью.

Горный Алтай!
Как я долго мечтал
Встретить рассвет
У твоих грозных скал
Каждый белок покорить
И с вершины видеть поток
Вдруг взревевшей лавины.

17.07.72. Работа строителя, интересная трудная, а какая благородная. Прямо на наших глазах на пустом месте за считанные дни развернулась гигантская стройка. Здесь будет животноводческий комплекс, и построим его мы.
28.07.72. Устаю ужасно, но так приятно осознавать себя нужным. Вчера ездили в горы на субботник по заготовке сена, я показал ребятам класс деревенского косаря. Подобрал себе легенькую литовку и до обеда выкосил три делянки, наши городские здоровяки не осилили и половины. Вечером они из картона вырезали медаль, написали на ней «Лучшему косарю» и торжественно мне вручили, было смешно и приятно.
29.08.72. Дождь. Здесь он еще нуднее и печальнее чем на равнине. Он идет целый день, за пеленой дождя не видно вершин, но я уверен, что там падает снег. Лето прошло и хочется подвывать ветру: «А все-таки жаль, что кончилось лето». Заканчивается практика, мы хорошо поработали, и послезавтра в путь: снова Чуйский тракт и долгая дорога домой.
09.09.72. Живу лишь воспоминаниями о живой работе и мечтами о будущем. Все лето пока вкалывали на стройке, и думать забыл о прекрасных незнакомках, а началась учеба и снова мечтаю о встрече.
12.11.72. Вчера гулял без цели по городу и в голову лезли невероятные фантазии о знакомстве с милой девушкой. Мне представилось как в один прекрасный момент я встречу стройное, изящное и божественное создание и скажу: «Я Вас долго искал, здравствуйте», а она доверчиво протянет мне руку и скажет: «И я тебя ждала». К сожалению, так можно прождать до конца своих дней. С другой стороны, если посмотреть на себя критически, то ни каких данных и выдающихся качеств, которые бы вызвали интерес ко мне у представительниц прекрасной половины человечества, у меня нет, так себе рядовой зачуханый очкарик. Девушек надо покорять если не красотой и могучими бицепсами, то хотя бы интеллектом. Все завтра начинаю жить по-новому, все поменяю, а то я все мечтаю о любви, а сам для этого не хочу пошевелить пальцем.

Почему так, я и сам не знаю
Хоть летают «Ту», звенят трамваи,
Но мне кажется, остановился свет.
Только сыпет с неба снег колючей
И закрылось небо черной тучей
Может потому, что друга рядом нет.

20.11.72. Неожиданно влюбил себя (лучше бы написать в себя) в идеальное создание. Ужасно мучился целых два дня, не видя её, даже купил лишний билет в кино, хотя заранее знал, что пригласить её не решусь. Любовался всего несколько секунд её отрешенно задумчивым (как у прекрасной незнакомки Блока) лицом и рассыпанными по плечам белокурыми волосами, словно у моей спасительницы. Хотя если честно, то и лица я не разглядел, остались только волнующие ощущения от её движения, когда она подошла к двери, и как мне показалось, задумчиво улыбнулась.
Смотрел фильм об индийских йогах, потрясен и ужасно заинтригован. Захотелось стать йогом, а так же я собираюсь заняться атлетизмом, что бы превратится в атлетического йога, а еще мечтаю стать волевым человеком, а за одно — красивым и умным. Все грезы и мечты для реальности не хватает стимула — любви прекрасной дамы.
22.11.72. Лариса. Её зовут Лариса, сначала почему-то я думал, что её имя Маша, когда она шла с подружками, пару раз звучало это имя, я даже в общей тетради красиво написал «Мария». А может она и не Лариса вовсе, это тоже на воде вилами писано. Но, почему-то очень хочется, что бы её звали именно так. Тогда это будет провидение судьбы, однажды во сне я познакомился с девушкой и её звали Лариса. Как странно я себя веду, вместо того чтобы просто подойти и познакомиться, только наблюдаю, слежу и высматриваю. Выяснил, что она второкурсница и живет в нашем общежитии. Вчера я ужасно глупо выглядел, пытаясь идти за ней, соблюдая все шпионские уловки, я дважды сталкивался с ней нос к носу. Было бы наивным предполагать, что она не заметила этого и не догадалась, что я дурак.
Лариса. Имя прозвучало,
Рассыпалось, звеня, маня…
И вдруг стеной морского вала
Промыло память у меня.
Лариса, да, Лариса, точно.
Как мог забыть я этот сон,
Когда одной весенней ночью
Ларису полюбил заочно
И был тем именем пленен.
Мы с ней сидели у костра
Ей ветер волосы ерошил
Она смеялась, я был рад
И вечер был такой хороший.

02.12.72. Вновь на меня нахлынул поток любви, в струях которого я полюбил бы любую, при малейшем её намеке... После достаточно напряженной недели наступила апатия, и я ей не противлюсь. Прочитал Эрнеста Хемингуэя, как легко и просто он пишет, создается впечатления, что и я так смогу.

Потерялся неделям счет.
Что ни день, то зачет,
Иногда два.
Болит голова:
Чет или не чет?
И снова зачет.
И снова нечет.
Что за черт?!

Я жажду любви я её ищу и иду на поводу этого чувства. Сегодня я снова видел Ларису, я долго бродил по студенческому городку, думая о ней, слагая неподдающиеся строчки, и вдруг увидел её — она оживленно разговаривала со своей подругой и даже не взглянула в мою сторону, а я еще несколько раз оглядывался ей в след. Странно. Если бы я был талантлив, как Пушкин я бы посвятил ей целые поэмы, но я способен лишь убого подражать русскому гению:
Лариса с негою во взоре,
Власы раскинув по плечам,
Спешит как ветер на просторе
Развеять скуку. Сразу там
Рассыплет радость и веселье,
Острот и шуток ожерелье.
А то, оставив шумный круг,
Во тьму ночную без подруг
Под томным светом фонарей
Бредет, быть может, ищет встречи.
И это сути не перечит:
Я тоже жду свиданья с ней,
Но встречи сей не хочет рок?
А, может быть, не выпал срок?

03.12.72. Сегодня у нас с Ларисой была первая встреча, довольно романтическая. Я увидел её в столовой и (о, идиотская привычка) стал разглядывать. Она улыбнулась мне, улыбка у неё обворожительная. Я отвел взгляд, а немного погодя вроде бы случайно опять посмотрел на неё, и вновь она улыбнулась.
04.12.72. Она на танцах. Улыбка не сходит с её лица, а парни окружили её плотной стеной. Все мои мечты подтверждаются, она все ближе подходит к моему идеалу и я без ума от неё. Но почему я даже не могу улыбнуться ей в ответ. Почему я не решаюсь пригласить её на танец, мне кажется, что я задрожу от страха и не смогу связать пару слов. Если рассуждать трезво я распалил себя любовным экстазом до предела, и если у неё уже есть кто-нибудь парень, я буду страдать ещё больше. Ну почему? Ведь я её еще совсем не знаю. Она на танцах, а я не могу заставить себя спуститься вниз и предоставить свою скучающую физиономию перед её жизнерадостным взглядом.

Заиграло танго, и смешались парни
С параллельной стенкою девчат.
Только я остался, как всегда, без пары,
У стены парней один скучать.

09.12.72. В фойе на первом этаже общежития повесили фотографию Ларисы. Стенд посвящен спортивным достижениям факультета. Лариса позирует в тире или сдает зачет по физкультуре. Блондинка с пистолетом, что может быть загадочней и привлекательней. Утром и вечером, а иногда и днем, проходя мимо, я любуюсь ею. Очень захотелось стянуть эту фотографию, шаг подлый, но творчески оправданный, я хочу нарисовать её портрет.
29.12.72. Что же, в самом деле, происходит? Я влюбил себя в Ларису, самообман, ведущий меня к безумию. Пишу стихи в них Лариса, увидел фотографию — появилось вдохновение нарисовать её. Её имя я готов повторять рядом со всеми нежными и ласкательными словами. Недавно мне приснился сон, в котором я с ней разговаривал. Проснулся счастливым. Самообман далеко зашел и я не могу остановиться, боюсь, что торможение будет резким и болезненным.
Смотрел сегодня фильм «А зори здесь тихие..». Я всегда ужасаюсь, когда убивают женщин, даже когда казнили миледи в «Трех мушкетерах» я прощал ей всё, а здесь гибнут простые наши девушки… Целый вечер бродил без цели. Нет, лукавлю, я надеялся встретить Ларису и обсудить с ней только что увиденное.
Поставил первым пунктом на будущий год знакомство с Ларисой, хотя любовь с её стороны вряд ли вероятна. Второй пункт — учеба, приятно, что, затратив небольшие усилия на учебу, я несколько приподнялся в глазах однокурсников, и порой даже даю консультации, хотя и чувствуя себя по многим предметам дубом. Так и не удалось мне с первого раза сдать английский язык, предложили прийти завтра. Зачем я выбрал английскую группу, надо было продолжать учить немецкий.

Снежинки тихо падают.
Приходит Новый год.
Но он меня не радует:
Я завалил зачет.
А снег кружится веселей
У праздничных огней.
Как покажусь в кругу друзей,
В глаза как гляну Ей?!
В общаге танцы, пыль столбом
Все веселы с утра
А я — болван с чугунным лбом —
Зачет не сдал вчера.
Звезда на небе серебрится,
Как огонек потухшего костра.
Теперь романтика мне может лишь присниться.
Я завалил зачет вчера.

30.12.72. Получил зачет по английскому языку, до сих пор совестно. Я сказал нашей старушке-преподавательнице, что за ночь выучить иностранный язык невозможно, и что английский мне в будущем никогда не понадобится, зачем тратить время попусту.
— Молодой человек, — прошамкала мне бабулька, нам не дано предугадать, что понадобится, а что — нет, я поставлю тебе зачет, но ты до конца дней своих будешь вспоминать меня и стыдиться своего поступка.
02.01.73. Новый год начался сказочным исполнением моих несбыточных желаний. Я танцевал с Ларисой, держал в руках её гибкое упругое тело, но об этом даже неудобно вспоминать, как я и опасался: я не смог проронить ни слова. Пять минут назад, в фойё у ящика с корреспонденцией, пробирая почту, я нашел и вручил ей поздравительную открытку из дома. Она сказала мне что–то вроде «однако» или «ни чего себе». Я почувствовал, как по всему телу разлились тепло, как будто я упал с огромной высоты и не разбился.
30.01.73. Делаю ошибки и, не исправляя их, совершаю новые. Я понял, в чем причина моих страхов. Любить недоступную придуманную Ларису гораздо проще, чем реальную земную девушку. Близкое знакомство с Ларисой накладывает на меня какие-то житейские обязательства, а так без проблем страдаю себе на расстоянии.
10.02.73. Что-то я запустил свой дневник, и надо подвести итоги прожитых дней. Я танцевал с Ларисой и снова не мог сказать ей ни слова, лоб мой покрылся испариной, и противно дрожали коленки. Может эта и есть та единственная и большая любовь, кто её знает какая она на самом деле. Почему так? — когда в купе поезда неделю назад я встретил симпатичную девушку, то проболтал с ней без умолка всю ночь, а на прощание даже осмелился обнять её и чмокнуть в щечку; а когда пригласил Ларису на танец, то тело стало словно чужим… Она смотрела на меня, то с сожалением, то с недоумением, а может даже с лукавством. Я, молча, топтался как медведь, ожидая, когда же закончится эта пытка, и даже подумал, не прервать ли танец. Наконец прозвучал последний аккорд, она взглянула на меня и, как мне показалась, понимающе улыбнулась.
24.04.73. Огромный прогресс в наших отношениях. Все случилось совсем не так, как я мечтал, но, приглашая её на танец, я смог выдавить из себя: «Давайте, наконец–то познакомимся». И даже говорил с ней, правда с большими паузами, о её еще не нарисованном портрете и много всяких разных глупостей. Рассказал и о прошлогодней драке, — с надеждой, что она вдруг скажет, мол это была я, но она только смотрела на меня широко открытыми глазами… Есть что-то божественное в её лице. Интересно, что она обо мне думает?
10.05.73. Сделал себе подарок на двадцатый день рождения. Попросил однокурсника Ларисы, проживающей в нашей комнате «зайцем», сфотографировать её и сегодня напечатал несколько фотографий. Уединившись в холе, молча наслаждаюсь её лучезарной улыбкой. Начинаю понимать, что моя увлеченность это детская игра, любить образ, тень, оболочку это романтично, но не продуктивно. Необходимо что-то предпринимать. О своем дне рождения я никому не сказал, да никто и не вспомнил.
22.05.73. Четыре дня отдыха между экзаменами рисовал Ларису, и самый неудачный вариант показал ей. Рискнул и вновь оказался в роли дегенерата, влюбленного и полоумного. Целыми днями слушаю магнитофон, к экзамену не готовлюсь, а читаю антологию русской поэзии, не знаю, на что надеюсь, дикая уверенность, что все хорошо закончится, и потому не могу с собой ничего поделать.
26.05.73. Сдал электромеханику на «отлично», хотя сам бы я себе поставил гораздо меньше, впереди производственная практика в Норильске. Как я не стремился увидеть Ларису во сне, не чего не получается, да и наяву я не встречал её больше недели.
29.05.73. Живу в ожидании чего-то тягостного и неотвратимого. Нет цели, нет мыслей. Устал мечтать о Ларисе, а взамен ничего придумать не могу потому наверно и апатия. Вчера ходил на танцы, но Ларису не встретил, пообщался с очередной красавицей, но безо всякого азарта и трепета, просто весь вечер танцевал и болтал с ней, чтобы убить время и не сидеть в прокуренной комнате. У меня такое ощущения, что я не живу, а только готовлюсь к жизни, которая наступит, через два года, когда я закончу институт.

Может быть это глупо, не скрою:
Наслаждаться любовной игрою,
Но любить лишь мираж, оболочку…
Не пора ли над i ставить точку:
Познакомиться и под луною
Наслаждаться любовной игрою?
Может быть, это глупо, не скрою
Так любить и пройти стороной.
Но, поверь мне, при мысли одной
Я пасую. Её я не стою.
Может быть, это глупо, не скрою.

30.05.73. При встречах я уже осмеливаюсь поздороваться с Ларисой, иногда она мило улыбается. Получается как в названии работы Ленина «Три шага вперед и два назад». Первый шаг сделан, надо предпринимать второй. Взять за руку, пригласить в кино или погулять. Революционная ситуация созрела, завтра может быть поздно, — говорил наш великий вождь. Живущий в нашей комнате однокурсник Ларисы разболтал мою тайну парням, сейчас они прикалываются надо мной «Давай, женись! На свадьбе погуляем».
31.05.73. Сегодня не спал ночью, мечтал о будущем, о Ларисе и нашей прекрасной и интересной жизни. Чего только в ней не было, (как говорит мой друг, «Если мечтаешь, не в чем себе не отказывай») и совместная работа за границей и защита кандидатской диссертации, шикарная квартира в городе и домик на даче, собственными руками срубленный из бревен и даже частично решена проблема количества детей. Все продумал до мелочей, кроме одной: как поставить в известность о своих планах Ларису.

Нервная дрожь. Капает дождь
На чахлую траву.
Мрачно кругом, как молоком
Облили синеву.
Ночи сродни, скучные дни.
Сбились в круг.
Лишь иногда, замаячит звезда
Надежды на «вдруг»:
Вдруг я найду, долгожданную? ту
Полюблю от души,
И юная дева скажет несмело,
— Будем дружить!?

02.06.73 Сегодня определенно день великих перемен. Я занимался в рабочей комнате, когда туда вошла и села рядом Лариса. Сердце забилось, словно отбойный молоток. Она сидит рядом и делает вид, что читает конспект, меня тоже вдруг увлекли расчеты свайных фундаментов. И снова как при первой встрече пересохло во рту и задрожали руки. Надо успокоиться. Надо расслабиться и что-то сказать, заговорить хотя бы о погоде. Пока я собираюсь с мыслями, она уходит, мы даже не обмолвились словом. Мне кажется, она давала мне последний шанс, и сделала шаг навстречу. Я им не воспользовался.
Смешное сердце не забыло,
Любовь придуманную. Ложь.
Ты села рядом… Что с ним было!
Какая бешеная сила, заклокотала, забурлила…
Прошла по телу страсти дрожь.
Но ты ушла, оно остыло,
И снова день на день похож.

06.06.73. Завтра улетаю на производственную практику, а вчера видел Ларису под ручку с высоким парнем. Наш «заяц» сказал, что у Ларисы бурный роман с каким-то пятикурсником. Прощай, Лариса.