Монета от Валентина
Валентин появился на встрече коллекционеров в парке Панфилова города Фрунзе в начале семидесятых, красивый, как бог или полубог, ростом под метр девяносто, в широкополой шляпе и с гаванской сигарой во рту. Пройдя между рядами нумизматов, разложивших свою мелочь на продажу, и мельком оценивая их незначительный уровень, он не снизошел до общения с плебсом, а остановился возле местного мэтра, в раскрытом кляссере которого лежали рублевики царской России.
– Кто-нибудь в этом городе занимается Императорским Римом? Я захватил из Питера десятка три динариев в приличной сохранности для обмена, – небрежно обронил он, не извлекая сигару изо рта.
Случайно оказавшись рядом, только-только начиная приобщаться к таинствам нумизматики, я проявил излишнее любопытство и, имея в кармане лишь три рубля, достаточно бесцеремонно, произнес:
– Ну что же, давайте посмотрим ваши монетки?
– Поимейте удовольствие, – заезжий коллекционер, взглянув на меня сверху вниз и не разглядев серьезного покупателя, как-то с неохотой протянул небольшой кляссер с римскими монетами. Вот так запросто держать динарии Древнего Рима мне посчастливилось впервые. Таинственные лики императоров особого впечатления не производили, возможно, потому, что тема моей детской коллекции называлась «Фауна на монетах мира» и состояла на тот момент из пары десятков современной алюминиевой и медно-никелевой мелочи с изображениями зверей и птиц.
На последней страничке кляссера среди серебра выделялась крупным размером медная монета с двумя персонами, которые смотрели в разные стороны, словно поссорившиеся знакомые, а на оборотной стороне – о чудо! – изображение крокодила, привязанного к пальме. Я обомлел от такой красоты, а главное – необычного экземпляра по моей теме.
– Это дупондий Октавиана Августа и его друга детства, а позже зятя Марка Агриппы. Отчеканен он в Немаусе, римской колонии на юге современной Франции, где-то в 14-16 годах нашей эры. Его мне подарил мой учитель, старейший питерский нумизмат, потому продавать его я не собираюсь, – остудил мой пыл владелец кляссера, когда я поинтересовался стоимостью раритета.
– А при чем здесь крокодил, разве во Франции водятся аллигаторы? – встрял я с новым вопросом. Меня всегда интересовало, почему то или иное животное изображали на монетах.
– На территориях, завоеванных римлянами, выделились земли для поселения воинам-ветеранам, а эти места достались участникам знаменитого Египетского похода против Марка Антония и Клеопатры. Талисманом ветеранов того похода служил нильский крокодил, прикованный к пальме. Возможно, такая аллегория укрощенного Египта в виде зубастого крокодила, посаженного на цепь, воякам нравилась, и они считали, что он приносит удачу и исполняет задуманные желания.
Энциклопедические познания гостя повергли меня в священный трепет. В те времена скупая информация о древних монетах поступала малыми дозами из академических источников и для любителей оставалась практически недоступной. Пользуясь случаем пополнить свои знания о римских монетах, я наугад ткнул пальцем в динарий с портретом бородатого правителя. Оказалось, что гость из Питера знал о римских императорах все: когда и где они родились, даты их правления, жен и родственников, про удачные военные походы и поражения. Он также помнил и воспроизводил по памяти латинские легенды на монетах с расшифровкой сокращений. Как выяснилось впоследствии, кроме антики, Валентин хорошо разбирался в денежных знаках Императорской России и слыл фанатом Наполеона, коллекционируя монеты Франции с его профилем.
С тех пор мы постоянно встречались с Валентином в клубе коллекционеров, надо сказать, что он мог не только удивлять обширными познаниями, но и шокировать публику неординарным нарядом, щеголяя в шортах. Это сейчас половина мужского населения ходит летом по городу в цветных трусах, а тогда такая одежда выглядела вызывающе. Однажды он принес на сборище нумизматов целый чемодан монет и, небрежно распахнув его, с широким жестом объявил:
– Выбирайте кому что нравится.
За экстравагантность или напускное высокомерие к коллегам, собирающим монеты, но не знающим их истории, а может, за то, что появлялся он в клубе коллекционеров внезапно и так же, по-английски не попрощавшись, исчезал, Валентина прозвали Фантомасом.
Поначалу, мы общались мало, мне, конечно, хотелось послушать его рассказы о древних монетах, но делился он ими неохотно, видимо, разговаривать со мной Валентину было неинтересно. Тем более при встречах я канючил, как мне нужна в коллекцию монета с крокодилом, каждый раз понемногу поднимая цену. Вероятно, это его сильно раздражало, и он старался обходить меня стороной. С годами мое детское увлечение монетами переросло в профессию, я защитил кандидатскую диссертацию о раннесредневековом монетном комплексе Семиречья, написал несколько монографий и десятки научных статей, преподавал в университете историю денежного обращения, а с уходом на пенсию открыл антикварный салон по продаже монет. Теперь, когда я узнаю многих римских императоров «в лицо», то могу почти на равных разговаривать о монетах с Валентином, хотя до его знаний нумизматики античного мира мне еще далеко. О монете из Немауса я старался Валентину больше не напоминать, и он заходит в салон просто пообщаться. Как ветераны коллекционного движения, с высоты прожитых лет мы совместно ностальгируем о былых днях, вспоминаем ушедших в мир иной фанатов нумизматических редкостей и обмениваемся обильной информацией о монетах и кладах, поступающей из разных источников. Слушать его – одно удовольствие, античный мир в его понимании сосуществует с современной реальностью:
– А ты знаешь, что Юнона покровительствует адептам, вознесшим монеты на алтарь идолопоклонства? – разглагольствует поседевший Фантомас, сохранивший неувядающий интерес к древним реликвиям. – Нет, не тем, кто жаждет наживы, а именно нам, истинным нумизматам, которых прельщает душа монет. Являясь супругой всесильного Юпитера, Юнона унаследовала фамильное пристрастие творить все, что захочет. Благодаря случаю она прослыла прорицательницей и любит давать советы направо и налево, и не беда, что предсказания сбываются нечасто, главное – ей все верили, особенно замужние женщины. Из-за отсутствия Интернета по любому пустяшному поводу дамы спешили гурьбой в храм Юноны за помощью.
– Да и сейчас, многие обращаются к ней, когда не могут принять правильного решения то подбрасывают монету с надеждой на подсказку Юноны, – внес я свою лепту, чтобы показать солидарность с мыслями Валентина.
– Человечества прельщают изобретенные Юноной денежные знаки, – вдохновенно продолжил делиться своей теорией нумизмат, не обращая внимание на мое дополнение. – Каждая монета, где и когда бы она ни была отлита или отчеканена, – ее детище и беспрекословно подчиняется лишь ее прихоти. Она может все: повинуясь причуде, устраивать банкротства и переполохи на торговых биржах, лишать покровительства целые страны, которые в надежде задобрить Юнону печатают все больше денег, тщетно добавляя нули на радужных бумажках. Но иногда, находясь в благостном расположении духа, она одаривает случайную особь и ревностно наблюдает, как денежные знаки удовлетворяют возрастающие по гиперболе запросы счастливчика, опрометчиво возносящего хвалу другой изменчивой богине – Фортуне.
Громовержец Юпитер, супруг Юноны, как-то незаметно канул в Лету, вспоминают его редко, и уже никто не опасается небесной кары за клятвоотступничество и нарушения договоров. Доживают последние столетие ее служанки: Согласие, Плодовитость, Верность и Скромность, некогда отчеканенные на монетах, а богине Юноне продолжают строить храмы по всему миру, правда, называют их монетными дворами. Как доказательство своей правоты хочу обратить твое внимание: все наши знакомые, которые по-настоящему влюблены в нумизматику, добились в жизни заметных успехов.
– Спасибо, что объяснил, теперь мне ясно, откуда у тебя такие таланты. Юнона заметила твое страстное увлечение античными монетами и, пользуясь своими обширными связями, даровала память, как у компьютера четвертого поколения, – неосторожно сыронизировал я над покровительством античной богини современным нумизматам.
– К сожалению, сделав щедрый подарок, богиня не удосужилась добавить капельку практичности, – вздохнул Валентин.
Что правда то, правда! Старый нумизмат, через руки которого прошли тысячи античных монет, распорядился ими не должным образом. Каждый раз, когда на горизонте появлялась новая монета, он стремился ее приобрести, отдавая в обмен из своей коллекции экземпляры порой более ценные. Об этой его слабости знали многие и успешно ею пользовались. При виде редкой монеты Фантомас терял способность трезво оценивать ситуацию и отдавал за тертую тетрадрахму Митридата Евпатора рублевик Анны Иоанновны в отличной сохранности, а бывало и наоборот, высыпал горсть античного серебра за рубль Петра I. Монеты лишь одной темы оставались в неприкосновенности – пятифранковики с изображением Наполеона. Валентин собирал их по годам правления и однажды признался, что у него отсутствует лишь одна монета – второго краткосрочного восхождения императора на трон. Эта информация непроизвольно отложилась в голове. После безуспешных попыток заполучить монету с крокодилом, я решил применить тактический ход: найти необходимые пять франков 1815 года с Наполеоном и поменять их на римский дупондий. Искать пришлось долго, но в конце прошлого года такую серебряную монету мне принесли. Я не стал выставлять ее на продажу, а предложил Валентину меняться. Фантомас мучился в сомнениях несколько дней, предлагая наличными за Наполеона вдвое больше, чем монета стоит в каталоге, но я не пошел навстречу старому другу, и Валентин сдался. Так почти через полвека, после знакомства с медяком из Немауса, он оказался в моей коллекции.
– Знай, что дупондий этот не простой, а с увлекательной биографией, – сообщил Валентин, передавая мне желанную монету. – Подарил мне ее крупнейший питерский антиквар и художник Валерий Наумович Шульга. Я бывал у него дома и смотрел его грандиозное собрание. Сам он, как мне сдается, из бывших, какие-то аристократические черты поведения просматривались в его манере разговаривать и в неторопливых движениях. Историю этой монеты он рассказывал примерно так. Зимой 1812 года в крайнюю избушку небольшой белорусской деревеньки постучал замерзающий солдат французской армии. Вдовая хозяйка пожалела молодого вояку и пустила погреться. Прятался пехотинец за печкой до весны, но не уберегся. Заглянул как-то вечерком к вдовушке деревенский староста, но, почуяв неладное, ночевать не остался. Наутро у избушки собрались мужики с колами и вилами поприветствовать мусью. Так и сгинул зуав в чужой землице, несмотря на заступничество вдовы, на коленях умолявшей бородатого старосту, что француз ему вовсе не соперник. А вот монетка, которую бедняга-завоеватель хранил на груди в кожаном мешочке, как амулет с далекой родины, осталась. Наследовал его сын вдовушки и носил как иноземный отцовский талисман, а потом передал своему сыну, а тот – своему. Последний же, принесший из-за нужды фамильную реликвию в затертом кожаном футлярчике антиквару, и поведал эту печальную историю, о том, как не помог амулет вернуться французскому солдату на родину. Верить или не верить преданию, твое дело. Если бы Валерий Наумович сам придумал эту байку, пытаясь продать мне монету дороже, я бы сомневался, да и какой резон ему было меня обманывать? Чего только в жизни не бывает.
Я вертел в руках монету, сменившую владельца, но того восторга, какой испытывал пятьдесят лет назад, уже не ощущал, к тому же немного мучила совесть.
– Это же твой талисман, не жалко с ним расставаться? – поинтересовался я.
– Все мои желания уже исполнились. Как там Александр Сергеевич писал: «Я пережил свои желанья, я разлюбил свои мечты». А у тебя остались заветные грезы? Конечно, за исключением банальных, – снова стать молодым и прокатиться с красоткой на Иссык-Куль? – спросил в свою очередь Валентин.
– Да, есть одна, – побывать на родине этой монетки, – мечтательно протянул я.
– Ну вот и загадывай, слетаешь в гости к Юноне. В Лувре стоит ее статуя, заодно посетишь Дом инвалидов, где покоится прах Наполеона, – с серьезным видом предрек Фантомас.
Мы вместе посмеялись над его шуткой, поскольку воспитанные в советской школе чурались суеверий и предсказаний.
Дальнейшие события развивались быстро, по божественному сценарию. В начале года наша французская сватья Доминик, прожившая в Америке четверть века, вдруг решила вернуться на родину. Местом обитания она выбрала маленький средневековый городок-крепость Юзес на юге Франции. А по весне стало известно о намерениях моей дочери Евгении, живущей в Калифорнии, отвезти детей на летние каникулы к французской бабушке, благо дочери предстояла командировка в Париж. Вот и решила она пригласить родителя встретиться с внуками и посмотреть Францию.
Так заветные мечты неожиданно стали явью. Всю неделю Доминик возила нас на своем «Ситроене» по местным достопримечательностям. Вместе с внуками мы спускались в пещеру Саламандра полюбоваться гигантскими сталактитами и сталагмитами с эффектной разноцветной подсветкой, посетили интерактивную выставку ван-Гога в каменоломне «Карьер де Люмьер» и близлежащую самую красивую деревушку Франции Ле Бо де Прованс, расположенную у подножия полуразрушенного замка.
Под конец сватья повезла наше семейство в соседний город Ним осмотреть памятники, сохранившиеся со времен римского владычества: гигантский акведук Пон де Гар; амфитеатр, построенный в I веке нашей эры и действующий по сей день, классический римский храм Мезон Карре, уцелевший в первозданном виде; сад фонтанов с полуразрушенным храмом Дианы и башню Мань.
О нимской башне Мань мне уже приходилось слышать в связи с историями о кладоискателях, и очень хотелось на нее подняться. Основание башни, построенное на высоком холме ещё галлами в конце III века до нашей эры, во времена римской колонизации стало частью крепостных стен, опоясывающих город. В Средние века местный садовник нашел в пророчествах Нострадамуса сведения о кладе, зарытом в этом месте. Как сейчас написала бы пресса, «черные» археологи в безуспешных поисках сокровищ изрыли все вокруг и сделали подкоп под древнюю часть башни, отчего она частично обрушилась.
На смотровой площадке башни мне бросилось в глаза знакомое изображение римской монеты с крокодилом и описанием ее истории, к сожалению, на недоступном мне французском языке. Только здесь, к своему стыду, я догадался, что город Ним и есть тот самый Немаус, где отчеканен мой дупондий. Я смотрел на панораму древнего города, раскинувшегося среди холмов, и думал о невероятном зигзаге судьбы, занесшем меня на место чекана монеты, о которой я мечтал столько лет и которая снилась мне по ночам. В этих краях среди виноградников, наверное, жил и тот французский пехотинец-зуав, а сейчас обитают его далекие родственники. Выходит, амулет все же выполнил возложенное на него предназначение и доставил владельца в свои родные места.
А потом мы с дочерью уехали в Париж. Как закостенелый материалист, я понимаю, что благодарить за прекрасно организованный и проплаченный французский тур нужно только Евгению и Доминик, но где-то в глубине души копошится червячок сомнения: а не провидение ли это таинственных сил амулета или божественного могущества Юноны-монеты, благоволящей к нумизматам?
Выполнив просьбу Валентина, я постоял у гробницы Наполеона, вырезанной из красного карельского порфира, а в Лувре во всех ракурсах сфотографировал статую Юноны, нашу покровительницу. Мраморное строгое лицо богини не выражало знаков приветствия, может, потому, что всесильный супруг Юпитер находился рядом, но я незаметно коснулся ее холодной ноги.
– Спасибо и тебе, Юнона, за эту поездку.
Французский вояж или бесполезный опыт
В переполненном здании вокзала города Ним мы с дочерью ждали поезд до Парижа. Честно говоря, я чувствовал себя некомфортно, до отправления оставалось менее двадцати минут, а на табло все еще не появлялось указание номера платформы, где начнется посадка. Моя взрослая дочь, на удивление, беспечно листала смартфон. Знал бы я французский, как она, я бы бросился расспрашивать всех подряд, в чем причина задержки, выведал бы у местных старожилов, на какую из десяти платформ обычно приходит этот поезд, чтобы подстраховаться и выйти на перрон заранее. Я переминался с ноги на ногу, как на иголках, готовый бежать в первых рядах, представляя, какое столпотворение начнется, когда пассажиры ринутся штурмовать вагоны. Короткая стоянка поезда не позволяла расслабиться и диктовала решительные действия, благо богатый опыт посадки в поезда у меня имелся.
В молодости мне приходилось довольно часто ездить на поезде с родной железнодорожной станции Плотниково в студенческий Томск, оттого и припомнился мандраж напряженного ожидания поезда, когда надо угадать, где какой вагон остановится. Даже опытный начальник станции не мог точно подсказать, поскольку результат полностью зависел от машиниста. Состав мог протянуться лишних тридцать-сорок метров, а иногда тормозил немного раньше. Считалось большой удачей, если состав прибывал на первый путь от вокзала, тогда оставалось больше пространства для маневров, но, как правило, на нем оказывался товарняк, ждущий освобождения перегона. Преодолев опасное препятствие, пассажиры с узлами и баулами замирали, как спортсмены на низком старте, напряженно вглядываясь в номера движущихся вагонов. Одна группа отъезжающих и провожающих, проведя в уме сложные расчеты скорости движения, тормозной путь поезда и длины состава, неслась в его конец, другая, увидевшая, как мимо носа только что на приличной скорости промчался их вагон, схватив в охапку свой багаж, бежала за ним следом. В узкой полосе между двумя составами начиналось броуновское движение индивидов навстречу друг другу. Дополнительные помехи создавали прибывшие пассажиры, сбрасывающие свои узлы с поклажей под ноги граждан, мечущихся в поисках своего вагона. Женские и детские крики, а иногда крепкие мужские маты перекрывали шум прибывающего поезда. Ограниченные лимитом времени в две-три минуты и отягощенные чемоданами, отъезжающие демонстрировали спортивную сноровку, силу и выносливость. Надо заметить, что такого понятия, как перрон, на нашей станции не существовало, посадка велась с земли, и до первой ступеньки и поручней надо было еще дотянуться. Легко исполнить этот трюк не позволяли огромные сумки с домашними заготовками, салом и другими продуктами, которыми заботливые родители снабжали меня в каждый приезд. Но, если я взбирался на подножку сам, то стариков, пышнотелых женщин и детей приходилось подсаживать провожающим, закидывая вдогонку их багаж. Добавьте к этим пробежкам с препятствиями темное время суток, и вы сможете представить глубину получаемого стресса, оставляющего зарубки на генном уровне.
Однако пережитые мной треволнения дочери по наследству не передались. Спокойная, как три сытых удава, она смотрела на меня немного снисходительно, мол, чего он дергается. Легко ей сохранять сдержанность при солидном послужном списке стран, где она побывала. Мне во Францию посчастливилось прилететь впервые. Дочь пообещала показать Париж при условии, что я не буду твердить избитую фразу «увидел Париж, и можно умирать». Поэтому все мне представлялось в диковинку. Не сомневаюсь, некоторые граждане, исколесившие старушку Европу вдоль и поперек, могут рассказать о ней вещи куда более интересные, чем продуманная организация посадки в вагон, которая меня так сильно впечатлила.
Оставалось десять минут до отправления поезда, когда на табло высветился номер платформы, и пассажиры бурным потоком хлынули на выход, растекаясь небольшими заводями.
«Надо выбрать место в центре, от него будет легче добежать в ту или иную сторону», – мыслил я, но дочь отправилась в самый конец платформы:
– Вот здесь подождем, видишь, на электронном табло буквенные обозначения каждого вагона, а вот и указатели с буквами, стоящие на перроне.
И действительно, как все просто! Двери нужного нам вагона распахнулись точно в указанном месте. Как-то прозаически, без спешки пассажиры занимали свои кресла, и через пару минут, впитав в себя людскую массу, поезд стал набирать скорость.
– Ну вот, папа, а ты волновался.
– В самом деле, быстро, удобно, но… скучно, – ответствовал я, оправдываясь за напрасные волнения. – Хочешь я расскажу, как три года назад мы провожали твою тетю Раю?
На восьмидесятилетие старшего брата вся наша родня съехалась в Каргат. Небольшой городок, стоящий на трассе Западносибирской магистрали, сколько я его помню, имеет очень короткий перрон, обрывающийся резко без какого-либо подобия ступенек. Пассажирский состав гораздо длиннее, и последние насколько вагонов, в том числе и общий, останавливаются за его пределами. Представь, бежишь ты к своему вагону, а перрон внезапно заканчивается, и приходиться прыгать с метровой высоты. В молодости на это препятствие внимание не обращаешь, сигануть с платформы и запрыгнуть на нижнюю ступеньку вагона труда не составляет. С возрастом сложнее. Моя сестричка, приближающаяся к семидесятилетию, спортивные навыки подрастеряла. Все три дня непрекращающегося застолья раздавались ее горестные вздохи, как она, несчастная, будет садиться в поезд. Постоянно приезжая к брату в гости, лишь единожды сестра вошла в свой вагон беспрепятственно, зато перед этим пару раз она вообще не смогла уехать. Строптивая проводница не пустила ее в свой купейный вагон, через который можно было пройти в хвост состава, а прыгать с перрона, опасаясь поломать ноги или руки, сестра не решилась.
Поздно вечером провожать Раю мы пошли всем семейством и, стоя у края платформы, просчитывали различные варианты. Самый простой – заскочить в ближайший тамбур и уговорить проводника, чтобы разрешил пройти до своего вагона, ну а если не получится, то придется использовать экстремальный вариант с прыжком. Поступало предложение спуститься с перрона заранее, но большинством голосов его отвергли, поскольку оставался маленький шанс, что нужный нам вагон дотянут до перрона, тогда вновь на него забраться мы уже не сможем. При прибытии поезда стало ясно, что надежды на доброго проводника не оправдались, ближайшие тамбуры просто не открылись. Оставался второй вариант, и тут удача нам улыбнулась, снизу к краю платформы подошли два крепких парня в полицейской форме. К сожалению, я не уточнял, был ли это их постоянный служебный пост, ловить прыгающих с перрона пассажиров, или они оказались здесь по счастливой случайности. Сестру с перрона мы столкнули на руки молодцеватых полицейских, затем они приняли ее багаж и несколько членов нашего семейства, тех, что помоложе. Вслед за нами им пришлось принимать прыгающих из другой группы отъезжающих, а мы как, первоочередники, устремились к открытой двери ближайшего тамбура, хотя нам надлежало бежать еще до следующего вагона. Молодая проводница, стоя на ступеньках, протянула руку, а снизу мы приподняли нашу пассажирку. Общими усилиями Раю втащили в вагон, и поезд тронулся. Вот это, я понимаю, романтика путешествия, которое запомниться надолго, как забавное приключение, не то что здесь.
– Сознайся, папа, ты все это сейчас придумал, – хохотала дочь. – Так не бывает.
– Конечно, придумал, – кивнул я, считая непатриотично убеждать дочь, что на небольших железнодорожных станциях ее родины, где она не была двадцать лет, это почти обыденная история.